Апрель. Берлин. Субботнее утро.
Моросит мелкий дождик.
Я иду на встречу с Томасом Морром - шефом электронного лейбла Morr Music (www.morrmusic.com). Вокруг расстилается Пренцлауер Берг. Я обхожу странного вида пустырь - похоже, тут раньше был жилой квартал, а теперь - огромная и совершенно плоская лужайка, заросшая неуверенной травой и огороженная неуверенной в своих силах железной решёткой. Пусто, умыто и тревожно. Хотя вопиющих развален нет, ощущение какое-то послевоенное. Моё внимание привлекает стена дома, находящегося на дальней стороне пустыря. Дом высокий - шесть этажей, каждый этаж в таках домах - метра по четыре. Его торцовая без окон стена выкрашена в голубой цвет. И примерно на уровне четвёртого этажа квадратными розовыми буквами написано «ENDE» - «КОНЕЦ». Буковки кажутся маленькими, но, учитывая большой расстояние, можно предположить, что метр-два в высоту они, определённо, имеют.
Я стою у решётки, смотрю на голубую стену и думаю: что это? Наскальная живопись? Высокое искусство? Поп-арт? Я так и не могу решить, что передо мной: глас народный или чей-то не очень находчивый выпендрёж? Весть о конце света или, наоборот, о новой надежде?
В джазовом журнале Jazzthetik, в котором я обнаружил большое интервью с Томасом Морром, была и фотография: два глаза, очки, небритая челюсть, многозубая улыбка, короткие волосы. Самоуверенный преуспевающий тип.
Когда я увидел живого Томаса, я подумал: что же фотография делает с человеком!
Томас Морр похож на медведя, он ходит вразвалку и немного сутулится... на нём были широченные штаны и непомерных размеров кофта, усиливавшие впечатление общей неуклюжести. На голове - пышная шевелюра. На носу - очки в толстой чёрной оправе. Томас весело, хотя и несколько виновато улыбался и суетливо бегал из угла в угол: дескать нужно срочно переправить эту посылку - то есть несколько кубометров картонных ящиков с грампластинками - в Мюнхен. Вот ещё пачка накладных не пересмотрена...
Тут я и брякнул, что он похож на медведя, я имел в виду - на доброго медведя из детского мультфильма. Томас развёл руками. Я сказал, что знаю ещё одного берлинского звукозаписывающего медведя - Штефана Бетке, это тоже увесистый парень... и владельцы кёльнских лейблов неостановимо толстеют...
«Нас много таких, - промямлил Томас. - Я пять лет не был в отпуске, за это время я потолстел на 20 килограммов, я работаю 90 часов в неделю, практически не шевелюсь, перемещаюсь только между своим столом с компьютером и кухней, чтобы сделать себе кофе, которого мне тоже уже нельзя. У меня испортился желудок, у меня болит спина... что ты рисуешь?»
Томас увидел, что я быстро нарисовал человечка и две стрелки: на поясницу и желудок - магнитофон в такой раскованной обстановке был бы неуместен и мне приходилось конспектировать...
«Что ты нарисовал? Это я? Я себя превосходно чувствую и у меня всё прекрасно.... - медленно, отчётливо и громко произнёс Томас, по-видимому, для того, чтобы его слова попали не только в мой репортаж, но и в историю. Томас рассказал, что он с хозяином лейбла din, который среди прочего выпустил много записей проекта Arovane, теперь ходит играть в оздоровительных целях в бадминтон.
Несмотря на то, что Томас всё время улыбался - а он очень мягкий, открытый и симпатичный человек, - своей жизнью в то утро он был радикально недоволен. «Я всё время полагал, - сказал он, - что с громоздящимися делами можно справиться, надо только всё разумнее организовать и быть самому дисциплинированнее... и вот буквально на днях я понял - порядка не будет никогда, никогда не наступит момента, когда я сделаю всё, что надо...»
О чём ты? Каких таких дел у тебя невпроворот?
Томас только охнул. Процесс изготовления и выпуска грампластинок и компакт-дисков состоит из многих этапов. На каждом можно допустить брак - и этот брак, естественно, допускается. В экстремальных случаях - много раз подряд на каждом этапе производственного процесса. В итоге, гора счетов и всяческих бумаг достигает прямо-таки астрономических размеров.
Меня заинтересовала тема производственного брака при изготовлении грампластинок, поэтому Томас провёл быстрый ликбез.
В изготовлении грампластинки есть два этапа: cut и manufacturing.
Cut - это нарезка первого экземпляра на виниле и изготовление матрицы, при помощи которой будет печататься тираж. Здесь масса проблем, скажем, такая - грампластинка имеет разную чувствительность к басам и высоким частотам в зависимости от расстояния до края диска. Ударные треки, в которых много баса и звона, лучше размещать ближе к краю. В принципе, в каждом треке надо изменять пропорцию высоких, низких и средних частот. Если трек длинный - минут пять-семь - то его начало будет звучать заметно иначе, чем конец, то есть при мастеринге длинных треков ручки эквалайзера надо плавно двигать по ходу всего трека.
Связано это с тем, что бороздки становятся плотнее ближе к центру. Когда бороздки сдвигаются ближе друг к другу, они уже не могут быть такими глубокими. Оттого что бороздки мельчают, записанный звук становится тише. Вообще, глубина бороздки связана с басом. Поэтому, кстати, (сказал мне Йорг Фоллерт = Wechsel Garland) драм-н-бэйсс пластинки - всегда макси. Если вырезать больше семи минут на одной стороне, то о басе в районе седьмой минуты можно забыть. Ещё одного следствие такого положения дел: удлинение альбома приводит к тому, что запись в целом становится тише. Альбом должен звучать на одинаковой громкости, то есть на громкости самых тихих треков - тех, которые расположены ближе к центру грампластинки. Существуют классические примеры длинных альбомов, скажем, группы Public Enemy, которые на грампластинке звучат тихо и невыразительно. Ведь звук на виниловой грампластинке не просто становится тише, он утрачивает динамику, мощь, способность давить. Отсюда и классическая длина альбома - сорок минут, 20 плюс 20. Если музыкант рассчитывает на экстра-бас, то длиннее 16 минут одна сторона быть не должна.
Проверить, что получилось при мастеринге, можно только так: нарезать пробную пластинку и послушать.
Manufacturing - это печать тиража. Все берлинские независимые лейблы (и Morr Musik, и Tochnit Alef) печатают тиражи грампластинок на одном и том же французском заводе, во Франции получается дешевле. Есть правда одно «но». Печатают виниловые грампластинки два старых француза, которым ничего невозможно объяснить - они всю жизнь печатают грампластинки. Так вот, в середине рабочего дня, когда в комнатухе, где стоит пресс, становится жарко, рабочие открывают форточку, чтобы проветрить. Если в этот момент печатается часть твоего тиража, то из-за сквозняка грампластинки будут остывать неравномерно, иными словами, пойдут волной. Иголка будет прыгать. Брак.
Конечно, могут наклеить чужую наклейку, вообще ничего не наклеить, выдавить две стороны грампластинки не имеющими друг к другу отношения матрицами... но это всё исключения. А ежедневное проветривание - правило.
Иногда переделки отнимают много месяцев. В общем, Томас, замученный непрерывной борьбой с браком, решил печатать грампластинки в Германии.
Со своими музыкантами Томас Морр никаких контрактов не заключает, но на определённую верность своему лейблу всё-таки рассчитывает.
Ситуация, когда музыкант появляется на десятке разных лейблов, ему не нравится: «Я ненавижу сборники, - говорит Томас, - это стало расхожей практикой: создаётся лейбл, и первый релиз - сборник. И две трети его - знакомые имена, которые встречаются на массе такого же сорта сборников. Понятное дело: новый лейбл создаёт себе контекст, обзаводится историей. Но это не его история, а чья-то чужая. Кроме того, бессистемно публикуя массу своих треков, музыкант обесценивает свою продукцию. Это инфляционный процесс. Нельзя перенасыщать рынок».
Наш разговор переходит на стратегию распространения музыки, и я с ужасом понимаю, что передо мной - настоящий профессионал. Томас говорит, что перепроизводство - это бич малотиражной музыки, для каждого релиза очень важно знать, сколько именно производить, каков рынок именно этого релиза.
Как это вообще можно знать? - удивляюсь я. Как я быстро убеждаюсь у меня - довольно наивное представление о дикой рыночной экономике. На самом деле жизнь устроена далеко не дико. Существуют сети распространения компакт-дисков и грампластинок с новой электронной музыкой. Томасу известны все, так сказать, пересадочные пункты этих сетей. Он планирует партии товара для каждого из своих дистрибьюторов, а их масса в Великобритании, США, Японии, Германии... и так далее вплоть до Южной Африки, Исландии и Австралии. Вот, скажем, Австралия - 30 штук каждого релиза Morr Music попадает в Австралию.
Куда именно?
«В один-единственный магазин для всего южного полушария, - улыбается Томас. - Называется он Synasthesia. Остальная Австралия не подозревает о моём существовании... Это настоящая сеть. Я составляю пакет для Южной Америки, пакет для Гонконга... Я не верю, что какой-то из моих релизов станет хитом и автоматически окажется во всех музыкальных магазинах мира... конечно, я выпускаю музыку для определённой рыночной ниши, но в этой нише жизнь протекает довольно организованным образом».
Я поинтересовался тиражами. Учитывая то, что Morr Music - это мэйнстрим новой электронной поп-музыки, по тиражам лейбла можно составить себе примерное представление о размерах этого рынка. Больше всего - 1000 штук - уходит в Японию. От 500 до 1000 - в США. 400-800 - в Великобританию. В страны Бенелюкс - две-три сотни. В Германию - от 500 до тысячи штук. Тираж каждого релиза - от двух с половиной до пяти тысяч экземпляров, считая вместе и грампластинки, и компакт-диски. «Два года назад, когда я начинал, я планировал прийти к тиражу 2 тысячи экземпляров за пять лет. Но я уже через полгода имел тираж 2 тысячи экземпляров...»
Почему? В чём секрет твоего феноменального успеха?
«Я усерден, - скромно улыбается Томас и начинает перечислять: Во-первых, сеть. Нужно знать, кому и что предлагать и что становится с твоими звуконосителями, которые оказались в чьих-то руках. Иными словами - нужно знать, как устроено распространение такого рода музыки в каждой стране мира, какие там есть магазины и посылторги, кто ими занимается, какие у него вкусы, какая политика и так далее, и так далее.... Я общаюсь со всем миром, хотя при этом не выхожу из своих четырёх стен. Во-вторых, следует избегать крупных и известных распространителей - имея с ними дело, сразу теряешь контроль над ситуацией, происходящее становится непрозрачным, нет ответственных, никто не знает, что происходит, личный контакт невозможен.
Да, ещё один важный фактор - узнаваемость релизов. По внешнему виду нового компакт-диска потребителю должно быть ясно, что это уже известный ему лейбл. Обложки образуют серию. Возникает однородная картина лейбла. Он начинает восприниматься не как последовательность разрозненных релизов, а как единое целое.
Ну, и наконец, немаловажный фактор - просто удача, везение. Мне удалось поднять волну, я уже не могу её остановить. Очень важно продолжать получать удовольствие от своей деятельности, от контакта с партнёрами. Мои музыканты - мои друзья. У меня дома всегда есть свободная комната и она очень редко пустует: когда кто-то из моих друзей приезжает в Берлин, они останавливаются у меня. Возникла ситуация, когда лейбл стал семейным делом, объединив массу людей. Лейбл очень много кому нужен, много кто связывает с ним свои надежды и планы - и это тоже фактор стабильности.
Сколько я причин назвал? Позволю себе добавить ещё одну: сама музыка. Музыка, её качество, её выбор - крайне немаловажное обстоятельство. Именно музыка является его посланником лейбла».
Я попытался выяснить у Томаса, как ему удалось встроиться в сеть распространения электронной музыки: всё-таки обзавестись контактами с продавцами модной музыки во всех странах мира - дело, вообще говоря, довольно неочевидное.
Оказалось, что Томас несколько лет работал в мюнхенской дистрибьюторской фирме Hausmusik (www.hausmusik.com/ ), которая имеет контакты во всём мире.
Она торговала хаусом? - демонстрирую я своё владение предметом.
«Нет, она торговала роком. Сначала гитарным типа Sonic Youth, вообще, альтернативным американским роком... Я заметил, что американский рок сдвигается сторону пост-рока, и на маленьких электронных лейблах начинает появляться интересная музыка, уже без гитар. И я начал сдвигать ориентацию Hausmusik, пока наш профиль полностью не изменился. Через полгода моей деятельности мы выкинули из нашего каталога все рок-лейблы... Роком торговало очень много дистрибьюторов, а нам нужна была собственная ниша и мы сменили имидж. Дистрибьютор Hausmusik существует для тех, кто ищет что-то, о чём никто не знает, что-то, что существует крошечными тиражами... их просто невыгодно экспортировать и поэтому очень сложно достать. А у нас это есть. Эта тактика себя оправдала... собственно, та сеть распространения электронной музыки, которая существует сегодня, возникла во многом благодаря Hausmusik. И создавая свой лейбл, я уже имел контроль над этой сетью».
То есть тебе было заранее ясно, что надо делать, что надо выпускать и как распространять?
«Ничего не было ясно... И до сих пор не ясно. Никакой стратегии не было и нет. Мой лейбл возник, когда я ещё жил Мюнхене. Я хотел выпустить 500 грампластинок и всё, с меня довольно. Я не ориентируюсь на тенденции, а выпускаю только ту музыку, которая нравится лично мне. Поэтому, кстати, и лейбл называется Morr Music. Я свободен менять своё мнение, и соответственно, стратегию».
И какая же музыка нравится тебе?
«Мне нравились Depeche Mode, когда я был 18-тилетним. Вообще, поп-музыка 80-х. Я к своему удивлению замечаю, что у музыкантов, чья музыка мне нравится сегодня, Depeche Mod тоже были любимой группой в юности. Очень часто так бывает, что кто-то стоит перед моим шкафом с грампластинками и говорит: и эта пластинка есть у меня, и эта, и эта... Мне кажется, что мой лейбл снова собирает вместе людей, которые пятнадцать лет назад слушали синти-поп и нью-вэйв... то есть людей, имеющих общую музыкальную социализацию, общие любимые пластинки. И через пять лет пластинки, которые ты слушал в юности, разумеется, останутся теми же самыми. То обстоятельство, что ты начал слушать и любить музыку в 80-х, останется с тобой, ты от этого никуда не денешься... и это - почва для взаимопонимания.
Bomb The Bass были моими героями в 80-х, оказалось, что Тим Сименон из Bomb The Bass знает мой лейбл... и даже захотел выпустить у меня свою музыку. Больше того, он оживил для этого свой проект Bomb The Bass.
Я не хочу определять музыкальный стиль своего лейбла. Всё открыто. Единственный критерий: мне это должно нравиться. Что именно мне нравится?
Я могу сказать довольно определённо: мне нравится поп-музыка. Точка. Это самый главный критерий. Я выпускаю поп-музыку.
Я очень долго слушал продукцию лейбла Staalplaat, массу minimal techno, такие лейблы как Mego и Noton/Raster Music. Но в результате выяснил, что за живое меня задевают всё-таки поп-песни. Синти-поп 80-х, Depeche Mode... эта музыка для меня значила очень многое».
Ты до сих пор случаешь Depeche Mode? - начинаю я подозревать недоброе.
«Нет. Зачем? Я хочу лишь сказать, что в 80-х музыка была картинна, зрелищна. У меня с каждой песней были связаны какие-то образы, картины... даже запахи. Потом я долго ненавидел 80-е.... Но теперь для меня музыка снова стала тем, что чувствуют нутром, то, что проникает глубоко. Когда я говорю «поп» я имею в виду, что она никогда не будет оставаться одинаковой. Она куда менее претенциозна, чем интеллектуальное минимал техно. Но она не стоит на месте. В принципе, я готов выпустить и хип-хоп-пластинку.
Из современных проектов мне нравятся Autechre, Mira Callix... Кого-то может испугать разговор о песнях, само пение... для IDM было бы непростительно начать петь, но для меня та музыка, которую я выпускаю, это не IDM.
Развитие электронной музыки следует за развитием компьютерных программ. Software диктует музыкальный вкус и музыкальный стиль. Я не знаю, что будет дальше, как именно будет развиваться software, и, честно говоря, мне уже не интересно».
Ты полагаешь, что будет возвращение от software к hardware? К железным синтезаторам и секвенсорам? Но и в синтезаторах зашиты те же самые алгоритмы генерации звука, синтезаторы - это те же самые компьютеры...
«Нет-нет, - ужасается Томас, - если говорить о возвращении, то о возвращении к живым инструментам, к живым барабанам. Новая музыка, которую я получаю... я её распечатываю, слушаю и ставлю на полку. Скажем, мне понравился Kid 606. Но это software, а не музыка...
Я был на одном фестивале в Исландии, и представь себе такое зрелище: шесть 13-тилетних детей сидят за iMac-ами (то есть за компьютерами Макинтош) и гонят минимал техно... с нойзом, со скрежетом... Я был ужасно возмущён. Хотелось сказать: ребята, идите, поиграйте лучше в футбол, что вы уставились в эти ящики? Делать музыку на компьютере стало просто эпидемией. Ты не слышишь никакой разницы - делает ли её ребёнок или бородатый дядька.... И наоборот, когда я вижу, когда кто-то на сцене играет на настоящих инструментах, я прихожу в восторг. Да, для меня музыка - это, по преимуществу, песня».
