Уве очень неброский и скромный тип, но, с другой стороны, робким и нерешительным я бы его не назвал. Объясняя мне, как доехать до его остановки U-Bahn-а (U-Bahn - это гибрид метро, трамвая и электрички), Уве повторил три раза, где именно я должен делать пересадку. Я попытался сообщить ему, что знаю более короткий путь, но Уве, совершенно не теряя присутствия духа, не сердясь и не меняя интонации, увещевал меня: «Андрей, пожалуйста, не волнуйся, повторяю ещё раз, ты доезжаешь до Александерплатц...». Я понял, что этого человека невозможно вывести из себя, попав к нему в пуховые рукавицы, ты поедешь так, как он тебе советует. И я, разумеется, поехал более длинным путём.
Пока мы шли к Уве в студию, он довольно эйфорически показывал мне на окрестные дома и говорил, что ещё три года над это были серые развалины, а теперь район Пренцлауер Берг превратился в настоящую колонию художников и музыкантов.
Мы поднялись в квартиру на последнем этажа свежеотреставрированного дома, собственно, это был, скорее, чердак - стены скошены, а маленькие квадратные окна напоминают бойницы. На подоконниках стоят кактусы. Серо-фиолетовый полумрак. Пол покрыт мягким ковром мышиного цвета. Надо сказать, что ковёр на полу для Берлина - дело очень нетипичное, типичны светлые деревянные полы из скрипучих досок с огромными чёрными щелями между ними. Перед входом в квартиру-студию мы сняли ботинки и оставили их на лестничной клетке.
Слева от входа стоял огромный микшерный пульт, вокруг него - клавиатуры, семплер, ящики со спецэффектами. Между маленькими чёрными колонками висел огромный постер какого-то фестиваля электронной музыки с длинным списком имён. Две третьих этого списка, отметил я с удивлением, это герои моих передач.
Уве со мной согласился, что за последние несколько лет появилась группа музыкантов, которые постоянно всплывают на разных фестивалях, их релизы регулярно рецензируются на интернетовских страницах и в журналах, пекущихся о современной электронной музыки. Именно о них заботиться и британский журнал Wire. Всё это выглядит как некое огромное новое явление, но на самом деле очень мал круг этих людей. И то обстоятельство, что все они друг с другом знакомы и связаны, объясняется исключительно существованием интернета. Без интернета не было бы никакой «новой электроники» в том виде, в каком она существует сегодня.
Уве рассказал, что только что получил и-мэйл из Финляндии от парня, который слушает его музыку и пишет, что ему от неё становится тепло. Снежинки в его душе тают. «Это, вообще говоря, именно та реакция, которую я и ожидаю, - добавил музыкант. - Очень многие люди воспринимают мою музыку эмоционально».
Уве говорил очень медленно и чётко. И совершенно понятно, переспрашивать было бы просто глупо. Надеяться сбить его с толку, смутить или вывести из себя - тоже.
«Я - ни в коей мере не поп-звезда, - улыбнулся Уве. Он вроде бы оправдывался, но интонация его голоса производила успокаивающе-убаюкивающий эффект. - Мне крайне не свойственно каким-то образом афишировать свою персону, привлекать к себе внимание, я совершенно обычный человек, ни в коей мере не выдающийся».
Наконец, мы уселись перед микшерным пультом, Уве навёл на меня свои огромные очки и вопросительно замолчал.
А у меня было ощущение, что я всё про Уве уже понял, именно такой человек как он - уравновешенный, внимательный, меланхоличный, мягкий и явно себе на уме - и должен делать такую музыку, какую делает он.
«Ничего он тебе не скажет, - в панике подумал я, - и за хвост ты его не поймаешь»... И задал вопрос, который мне с перепугу показался единственно подходящим и логичным:
Ты, наверное, не ешь мяса?
Уве не изменил ни позы, ни интонации и, по-моему, даже не удивился: «Меня многие почему-то об этом спрашивают... Я не вегетарианец, но я, действительно, стараюсь не есть мяса».
Иными словами, ты любишь природу?
«Да, я люблю природу, люблю открытые пространства, берег моря, пустынный серый пляж, звуки, которые доносятся издалека. Я часто эти звуки записываю, и потом использую. Естественно, в сильно изменённом виде, впрочем, иногда и так, как записались, в качестве портрета какого-то определённого места. Для меня музыка носит черты ландшафта. Глубина, протяжённость, открытость - эти качества для меня в музыке очень ценны. Атмосфера. Подводные течения. На переднем плане находятся бит и бас. Это осязаемые и понятные предметы, они - прямо перед тобой. Но они далеко не исчерпывают собой пространства, пространство продолжается и за предметами. И это пространство трека меня, собственно, и интересует. Тонко контролируя эхо, несколько искажая источники звука можно добиться впечатления глубин и далей».
Альбом Tides. 2000-ый год.
Как ты отнесёшься к моему предположению, что твоя музыка - это Нью Эйдж сегодня? Я вовсе не пытаюсь тебя оскорбить или вывести на чистую воду... - засуетился я.
«Нью Эйдж? - ничуть не смутился Уве. - Что ты называешь Нью Эйджем? Музыка для медитации? Рождественский компакт-диск для родившихся под знаком козерога?»
Ну, не только это, - смутился я, пытаясь припомнить, что я написал на эту тему в своей бессмертной книге, которая, кстати, в настоящий момент подползает к воротам типографии. - Нью Эйдж - это музыка, появившаяся, как развитие опытов американских композиторов-минималистов, таких как, скажем, Стив Райх и Терри Райли. Брайен Ино тоже приложил руку. Я бы назвал Нью Эйдж музыкой космического покоя и гармонии, разумеется, шарлатанского сорта. Музыка, подобная переливам красок на перламутровой раковине или мирно накатывающимся волнам. В ней нет центра, динамики, конфликта, в ней, собственно, ничего не происходит... синусоида в качестве композиционного принципа... Но она якобы действует на подсознательном уровне, переставая быть музыкой и становясь костылём в мире мэйнстримовской эзотерики...
Моё объяснение Уве совершенно не испугало:
«Никакого эзотерического замысла в моей музыке нет. Как инструмент просветления она определённо не задумана. Я даже не предполагаю никаких фантастических картин, которые должны вставать перед слушателем, хотя многие видят эти картины. Звуки природы - шум ветра, перекатывание волн - мне кажутся в высшей степени интересными и богатыми. Но подражать им - дело безнадёжное и малоинтересное. Если же говорить о том, что музыка должна развиваться как органический процесс, то я тут могу только согласиться. Для меня была бы очень лестной мысль, что моя музыка движется как органический поток. Я уже сказал, что мне далеко не безразлично эмоциональное воздействие моей музыки, но при этом сама музыка кажется мне достаточно холодной и далёкой. И абстрактной. Это холодный абстрактный пейзаж. При этом - не мёртвый пейзаж. Что же касается перечисленных тобой имён, то ко всем этим музыкантам я отношусь с огромным уважением - и к Терри Райли, и к Стиву Райху, и к Брайену Ино, и к Мортону Фельдману. Минимализм мне кажется принципиально важной концепцией. Очень характерной для моего музыкального мышления».
Уве Цан родился в крошечном городке Хамельне. Музыкальными экспериментами занимается с 15 лет - то есть с начала 80-х. Тогда он записывал на кассетный магнитофон звуки бойлера, стоявшего в подвале дома. Очень скоро мальчик выяснил, что монотонное бурчание железной машины куда менее интересно, чем эхо, которое в каждом углу подвала было своим. Уве пришёл к выводу, что эхо куда важнее для музыки, чем источник звука. Его следующим источником звука стал орган фирмы Casio, купленный родителями. Но Уве хотелось видоизменять звуки, которые он научился извлекать из предметов домашнего обихода, семплера же у него тогда не было, о чём он - не без некоторой самоиронии - до сих пор жалеет. По настоянию родителей он изучал кларнет.
Уже будучи студентом, он купил себе аналоговый синтезатор.
За свою жизнь Уве сменил много мест жительства. Некоторое время он обитал в Мюнхене, где был одним из участников проекта «Six And More». Эта группа с неопределённым составом участников собиралась для коллективных - большей частью электронных - импровизаций, которые претендовали на серьёзность и академичность. Но часто оказывались в разной степени оголтелым нойзом.
Уве больше не участвует в выступлениях «Six And More». Он рассказал мне, что его очень смущало то обстоятельство, что на плёнках с записями их выступлений он не мог расслышать, какие именно звуки делал он. Один звук - это в длинном концерте - он опознал как свой... но никак не мог вспомнить, как он его извлёк и главное - зачем именно в этом месте. К своим опытам в сфере импровизационной электронной музыки Уве относится, как мне показалось, довольно иронично.
Я рассказал Уве о своём посещении кёльнского концерта знаменитого британского импров-коллектива Morphogenesis: плотный гул, собранный из огромного количества звуков естественного происхождения. Огромные столы были сплошь заставлены потрясающего вида приборами: маленькими водяными насосами, пропеллерами, к лопастям которых были приклеены бумажки, скрипка с ввёрнутыми в неё шурупами, пружины всех сортов... и конечно, сэмплеры, эффекты и микшерные пульты. Музыка Morphogenesis потеряла для меня своё очарование после того, как я врубился, что этот «органический поток» держится за счёт мощнейшей ревеберации, hall- и delay-эффектов, которые и склеивают этот поток. Это - это орудие производства эмбиент-музыки, решил я. При помощи гипертрофированного эхо можно размазать какой угодно источник звука и получить зыбкую акварельную пелену.
Выслушав мою тираду ненависти к эхо-эффекту, Уве только пожал плечами и заметил, что его музыка похожа не столько на лист бумаги, покрытый акварельными переливами, сколько на меленький квадратик, вырезанный из этой картинки.
Десять лет назад Уве Цан переехал из Мюнхена в Берлин. Город показался ему довольно враждебным и неуютным. Уве ходил на хардкор и джангл-рэйвы, танцевал под барабанобас и даже записал несколько драм-н-бэйсс треков.
Накупив гору студийного оборудования, он, наконец, оборудовал и собственную студию. В середине 90-х его музыка радикально затормозилась и избавилась от последних пережитков хардкора, нойза и всякого distortion-а.
Музыка эта по-прежнему существовала только в виде магнитофонных кассет, одна из этих кассет попала в руки хозяину лейбла DIN, и тот решил тут же выпустить недолгоиграющую грампластинку. Это был 1997-ой год. Последовала масса грампластинок и два долгоиграющих альбома. Плюс куча ремиксов. Сейчас треки Arovane присутствуют на массе сборников с новой более-менее заторможенной электронной музыкой.
Как я мог убедиться, почитав рецензии на продукцию Уве Цана, появление записей его проекта Arovane - очень важное событие в культурной жизни Берлина. Долгое время единственным, чем был известен миру Берлин, была продукция лейбла Basic Channel. Проект Arovane, так сказать, прорвал блокаду.
Уве согласился, что к его музыке применимы такие слова как «техно» и «эмбиент», если кому-то так уж хочется их применить. «Конечно, это совсем не танцевальное техно, но глядя на вещи широко, я должен согласиться, что моя музыка - это машинная музыка. Она построена на повторениях отдельных элементов, для неё очень важен ритмический скелет. Это, определённо, техно в широком смысле слова».
Но, по-моему, такие слова как «романтизм» и «утопия» к ней тоже прекрасно подходят.
«Конечно».
Как устроена твоя музыка? Как ты над ней работаешь?
«Что ты имеешь в виду? Как конкретно возникает трек? Сначала я ищу ритм, бит. Потом на него накладываю разные звуки. Мне очень важны мелодии, поэтому какая-то вещь может начаться и с мелодии. Но на самом деле самое главное не это... а то, какие я звуки накладываю, как их обрабатываю, почему оставляю на своих местах...»
Да. Как и почему? - спрашиваю я.
«Трудно сказать. Процесс построения музыки - очень интуитивный. Я всё оцениваю на слух, я использую только hardware, никаких программ, никаких компьютеров, никаких экранов, мышей и клавиатур. Я много экспериментирую со звуком, никаких заведомо выигрышных сочетаний звуков мне не известно. Разумеется, я не использую стандартных звуков или пресетов моих синтезаторов. Я варьирую все параметры, какие только можно».
Уве, твоё роскошное оборудование, без сомнения стоит немалых денег, и куплено оно, очевидно, не на доходы от продажи музыки...
«Нет, в качестве музыканта я ничего не зарабатываю, - улыбается мой собеседник, - в качестве музыканта я только трачу».
А кто ты в той жизни за окном?
«Я воспитатель. Я работаю в реабилитационном центре, куда попадают люди перенёсшем тяжёлые травмы».
Меня это обстоятельство ужасно заинтересовало, и Уве мне рассказал, что после травм мозга человек забывает некоторые вещи, при этом оставаясь совершенно полноценным. Кого-то надо учить говорить, кого-то - есть ложкой из тарелки, некоторых надо учить ходить, других - покупать продукты в магазине. Уве имеет специальное образование и вот уже 15 лет занимается преподаванием того, что нормальные люди умеют с детства.
Когда же ты успеваешь заниматься музыкой?
«Я работаю половину недели. Вот через два часа у меня начинается смена. Но когда я не хожу на службу, я записываю музыку».
Тебе не надоела твоя профессия? Это всё-таки очень тяжёлое дело - быть воспитателем взрослых людей?
«Да, моя работа не из лёгких, мне очень важно постоянно контролировать себя, не терять самообладание и не впадать в отчаяние - хотя поводов находится предостаточно. Но в случае успеха терапии я бываю искренно рад. Я зарабатываю этим деньги, но эта работа значительно больше, чем зарабатывание денег. Я могу людям помочь, и это для меня очень важно».
И тут в моей голове раздался щелчок. Уве, - сказал я, - мне вдруг стало понятно, почему ты делаешь именно такую музыку и почему ты производишь на меня такое лечебно-успокоительное впечатление. Снежинки в душе тают... Ты - терапевт и воспитатель высокого класса, и музыка твоя тоже такая же. Она с одной стороны человечная и мягкая, с другой - довольно определённая и строгая, лучше меня самого знающая, что мне надо.
Уве засмеялся: «Ты в самом деле так думаешь? Но тогда всем моим коллегам она должна быть симпатична и понятна. Мои коллеги же находят эту ситуацию забавной - один их них делает дома какую-то музыку, но сама музыка оставляет их совершенно равнодушными».
www.arovane.de
|
 |
