музпросвет: Thomas Brinkmann (#2)

Мы вместе с кёльнским минимал-техно-человеком Томасом Бринкманом сидим за столом в его жилой студии, пьём чай и обсуждаем техно.

«В ситуации с техно очень важен момент ускорения…» - говорит Томас.

Ускорения? Ускорения чего?

«Всего процесса производства, распространения и потребления музыки. Вещи потребляются в определённый отрезок времени, после чего просто исчезают. Их место занимает что-то новое. Конечно, встречаются треки, которые можно слушать и через год, и даже, может быть, через три… но, в принципе, всё ориентировано на текущий момент. И система распределения устроена совершенно по другому. Когда ты покупаешь компакт-диск, ты идёшь в магазин, выбираешь, что тебе нравишься, слушаешь CD дома раз пять-шесть, потом, может быть, один раз в автомобиле – и всё… Виниловые грампластинки живут совсем другой жизнью в другом пространстве – не частном, не домашнем, но публичном. При этом публичность происходящего очень своеобразна, это не публичность МТВ или радио, или вот твоей Немецкой волны. Винил покупают диджеи, а тем, кто пришёл в клуб или на парти, совершенно всё равно, кто автор музыки – и музыка ли это… часто даже качество музыки не имеет особого значения… Люди хотят веселиться. Всё. Точка. Больше ничего.
И ты как автор воспринимаешься совсем по-другому…
Эта ситуация функционирует, действительно, совсем по-другому. И в ней как раз и возможно обеспечивать постоянно высокий выход продукции. Для этой продукции не нужен никакой промоушен, интервью за три месяца не согласовываются, выход музыки на полгода не откладывается. Безымянные пластинки привозятся в картонной коробке в магазин. И всё.
Никто меня не принуждает принимать в этом деле участие, никто от меня ничего не требует и не подгоняет… быть производителем техно – это своего рода политическое решение, во многих отношениях – антиобщественная позиция. Ты участвуешь в функционировании производственного цикла, который практически не воспринимается окружающим миром. И при этом прокручивается необычайно быстро».

Что за радость стоять за бешено несущимся конвейером?

«Ты видишь здесь конвейер? - широко поводит рукой Томас. – Нет, конечно, можно говорить о виртуальном конвейере, имея в виду, скажем, такие программы как Cubase и Audio Logic… Но я не воспринимаю эту ситуацию как вкалывание на конвейере, мне многие мои треки не нравятся… часто я убеждаюсь, что опять осознал что-то для себя новое… это далеко не механический процесс. Хотя идея механического процесса, безусловно, очень важна для этой музыки. Насколько человек вообще важен, может ли то же самое делать машина?»

Сколько времени занимает производство отдельного трека?

«Не знаю, некоторые находятся в процессе изменения 10-11 месяцев и у меня всё не появляется чувство, что они готовы. Но может пойти и очень быстро. Я вообще-то не занимаюсь тонкими подгонками или долгим вылизыванием, я работаю очень грубо, трек – это проект, эскиз, практически всегда остаются какие-то мелочи, которые можно было бы исправить… Но я говорю себе: в целом это именно то, чего ты хотел, и пусть это останется именно в таком виде. Идея читается? ОК, этого достаточно.
Конечно, существует противопоставление скелета и орнамента, и можно спросить: где кончается принципиально важное и начинается декоративность? Но на практике я этим вопросом не задаюсь. Можно, конечно, подвинуть сэмпл чуть-чуть вбок, в другом месте сделать его чуть-чуть потише… Нет, когда общий силуэт трека ясен, я его печатаю на грампластинке».

ОК, ты получил именно то, чего хотел. А чего именно ты хотел?

«Нет универсального ответа на вопрос: что для меня в треке самое важное? – пожимает плечами Томас Бринкман. – В проекте Ester Brinkman – это одно, я над ним работал целый год, и новый альбом только что появился… Клаус (хозяин лейбла suppose) хотел как можно более сырого и неотшлифованного звука. Всё равно целый год работы. А альбом Klicks… Там присутствуют треки, изготовленные за пять минут. Но тут опять есть оборотная сторона – что это за пять минут? Это пять минут человека, которому 41 год, у которого за плечами многолетний опыт работы над другими вещами… А тут мы опять спросим: над другими ли? Или эти годы работы имели непосредственное отношение к тем пяти минутам, о которых мы с тобой говорим?»

Но как бы не была разнообразна твоя музыка, она остаётся сделанной из повторяющихся элементов, она техноидна. Почему? Существуют и другие возможности, существует и другая музыка…

«Разумеется, существует, – пожимает плечами Томас Бринкман, – но посмотри - вся наша жизнь состоит из повторяющихся структур. Крупных и всеобъемлющих вещей или вопросов просто нет, их негде и некому поставить, никто их и не поймёт… Каждая проблема разлагается на составные части, которые постепенно усваиваются, перерабатываются и упорядочиваются. Это секвенцирование. Это всегда повторение.
Повторения многократны – я много раз смотрю на пол, я много раз вижу свои кроссовки, я делаю много одинаковых движений, наконец, я выхожу из дому – но я много раз уже выходил из дому! Циклы повторений многослойны. Те процессы, которые протекают в моём сознании, – это многократные повторения, всё, что я делаю автоматически, – а человек практически всё делает автоматически, – это результат заучивания повторяющихся движений. Это относится и к движениям твоих мускулов, и к движению твоих мыслей. То, что ты умеешь, ты можешь повторить – скажем, завязать шнурки на ботинках, - но можешь ли ты описать, как это происходит? Нет. Ничего нового понять ты не можешь. В твоей голове работают те же самые механизмы автоматического повторения операций».

Томас, мне кажется, что вовсе не случайно из твоих опытов с царапаньем ножом звуковой дорожки грампластинки появилось именно техно. Ритмичное цаканье и кликанье звучит как техно: цак-цак-цак-цак.

«Да, - с готовностью соглашается Томас Бринкман. – Это техно. Для меня и греческая архитектура – это техно».

Повисает пауза. Я неуверенно смеюсь:

Хорошо сказано, но ничего не понятно. В каком смысле?

«Красивая поверхность, а под ней – жёсткая структура. Ты смотришь на колонны – они действуют как бас-барабан: удар-пауза-удар-пауза. Края жёсткие… и очень чёткое деление пространства: здесь - стена, здесь - проход. Общий эффект строится из повторения фактически одного элемента – колонны. Портал, лестница, которая ведёт внутрь, – это интродукция, вступление… Посмотри на крышу, на фриз, на капители – это всё дополняет движение колонн, это визуальная статика. Эта очень простая конструкция, но очень эффективная, очень фундаментальная. Это сама надёжность, это исполнение обещания, это предсказуемое будущее, это жёсткость нашего мира. Всё европейское понимание архитектуры – причём не только архитектуры, но и пространства и вообще конструкции - стоит на этих колоннах.
Конечно, можно поставить вопрос так – насколько примитивен тот механизм, который включается в сознании современного человека… скажем, в тот момент, когда он слушает техно. И насколько интересно к этому механизму обращаться, его включать, будь он тысячу раз фундаментальным и стабильным? На красный сигнал стоять, на зелёный шагать! Разучить, довести до автоматизма и перестать об этом думать. В принципе, к этому всё сводимо. Можно, конечно, плюнуть на всё это и сказать: меня не интересует этот театр, театр марионеток. Но до такой стадии я ещё не дошёл», - лукаво улыбается Томас Бринкман.

Мне становится немного жутко.

«Я не могу изобрести колесо просто потому, что у меня не хватает мощностей. – говорит Томас, имея в виду устройство своей головы. - Я даже не могу поставить эту проблему, проблему изобретения ни разу не существовавшего колеса. И если это колесо мне предъявить, то я его вообще не узнаю, потому что мне не с чем его сравнить, оно находится вне контекста. Так что с идеей перманентного изобретения чего-то нового, идеей постоянного изобретения колеса следует расстаться. ОК, если ты хочешь избегать бас-барабана, как это делают Mouse On Mars, - пожалуйста… но это значит, что ты применяешь и повторяешь другую программу – программу избегания регулярного бас- барабана».

То есть ты имеешь в виду, что наша цивилизация приговорена к техно?

«Очевидно, мы имеем ту музыку, которую заслужили», – смеётся маэстро.

«Я не манипулирую людьми – говорит Томас, - мне самому весело, я сам танцую, эта музыка действует и на меня тоже. Я танцую вот здесь посередине студии. Даже такая, казалось бы, простая и понятная вещь как грув ускользает от описания. Либо грув есть, либо его нет. Если он есть, трек идёт и идёт…»

А колонны древнегреческого храма тоже имеют грув?

«Они просто свингуют, - смеётся Томас. – Если ты хочешь понять всё до конца, то в конечном итоге техно – это культ веселья, так называемый дионисийский культ… с большим количеством парадоксов. Скажем, явно наблюдается культ тела, телесности, но одновременно тело подвергается отрицанию, я имею в виду все эти разговоры о виртуальности… Может быть, мы имеем дело с современной формой чистилища».

Томас лишь усмехнулся, когда я предположил, что его музыка предназначена для эстетов: «Ничуть, танцуют самые обычные люди, попробуй я завести что- нибудь с претензией – танцпол тут же опустеет».

Популярно ли техно в Германии?

«Нет. В клубе STUDIO 672 в пятницу вечером 150-200 человек. Это очень мало». Томас задумался и припомнил ещё пару мест, где в Кёльне можно потанцевать под техно, не-техно заведений порядка 30.

Я попробовал сравнить Германию и Великобританию: в Лондоне буйствует настоящий танцевальный психоз, почему ничего подобного нет в Германии?

«Британская поп-традиция – это долгосрочный вклад в банк, - возразил мне мой собеседник. - Там поп-музыка много десятилетий занимала совершенно особое положение. При этом произведено так много музыки, что её современное состояние там совершенно не чувствуется, по-настоящему интересные британские продюсеры у себя дома не известны: Dr.Rockit (Matthew Herbert), Baby Ford, Christian Vogel. Когда что-то становится массовым феноменом, тогда наступает конец, но техно никогда не было массовым феноменом. Элементы техно перенимались массовой культурой… можно завести ритмичную музыку в модном магазине, и многие журналисты назовут это техно-культурой, для них и Шер – это техно…»

ОК, что такое техно для тех, кто не согласен на эрзац?

«Техно заразно, нужно один раз заразиться, побывать на по-настоящему безумном парти, испытать это ощущение, о котором бессмысленно говорить… Многие и не хотят ничего подобного испытывать. Во многих местах – даже там где регулярно устраивают техно-парти, - всё равно не имеют понятия о том, чем это может быть на самом деле. Очень мало где возникает атмосфера безумия и драйва, как, скажем, в Цюрихе. Там каждый отдаёт столько энергии… это феноменально, если ты ничего подобного не переживал, об этом бесполезно и рассказывать. Но это можно испытать на себе. В Италии тоже удивительное отношение к танцам: несмотря на то, что там звучит дешёвая музыка, энергия и самоотдача необыкновенные. Потрясающая публика!»

Я поинтересовался, почему Томас работает с компьютером Макинтош. Он сказал, что очень долгое время мучился с PC, теперь все мучения кончились. Программу он использует ту же самую – Logic Audio, только на Макинтоше, как он выразился «Всё работает, как оно и должно работать». Мне этого было мало. Томас сказал, что Макинтош во-первых, надёжнее, файлы не портятся и не пропадают, а, кроме того, у Макинтоша практически все функции можно отключить и превратить компьютер в чисто музыкальную машину, которой ничего не мешает. С PC и Windows такой номер не проходит: аудио-поток под Windows имеет очень низкий приоритет, то есть постоянно прерывается.

Тут я выключил магнитофон и мы оба вздохнули свободнее, надо сказать, что к концу разговора Томас уже еле-еле ворочал языком. Но без микрофона наша беседа плавно потекла совсем в другую сторону.
И узнал я совершенно удивительные вещи.

В 80-ых Томас учился в Дюссельдорфской художественной академии (и работал при этом таксистом). Сначала он посещал класс Яниса Кунелиса – знаменитого итальянского концептуалиста. Потом Томас, мучимый фундаментальными вопросами, бросил делать объекты и инсталляции из бросового материала и перешёл на факультет теории и методологии искусства под крыло профессору Освальду Винеру. И проучился шесть лет. Профессор Винер преподавал своим питомцам на высшем математическом уровне такие вещи, как теорию автоматов, машину Тьюринга и, наконец, теорему Гёделя. Теорему Гёделя Освальд Винер из семинара в семинар доказывал целый год. И это в Академии художеств! Томас – один из немногих - выдержал этот марафон: много часов каждый день он грыз математическую логику. Научился программировать машину Тьюринга, разобрался с конечными бинарными автоматами и стал фанатиком учения Освальда Винера.
Томас открыл роман Винера, изданный в 60-х, и начал читать мне вслух последнюю главу – довольно безумный текст, напоминающий техническую документацию к некоему непонятному аппарату, который автор называл «био- адаптером». По ходу дела становилось ясно, что этот биологический адаптер перенимает все контакты человека с окружающим миром, генерирует для него картины окружающего мира и заменяет все важные органы, включая руки, ноги, глаза и голову. Всё это излагалось наукообразным и совершенно лишённым всяких эмоций канцелярско-техническим языком. Я очень жалел, что не мог записать Томаса, читающего этот кошмарный текст, а читал он минут сорок, со слуха я понимал примерно каждое третье слово.
Я проявил к этой стороне жизни Томаса огромный интерес, поскольку сам когда-то грыз теорию автоматов, впрочем, с довольно скромным успехом. И, в отличие от Томаса, я вовсе не уверовал в то, что мыслительный процесс, и вообще весь человек в целом – это автомат. Иными словами, математик и формалист из меня получился плохой, а из Томаса, как я понял, - хороший. После Академии художеств он был приглашён в Париж вести занятия на семинаре знаменитого философа-постструктуралиста Жака Лакана.
И вот, унеся ноги из Парижа, Томас Бринкман оказался в Кёльне в тусовке минимал-техно-продюсеров. «Я понял, что свободен, - сказал он, - всё прошло. Ни с чем не сравнимое облегчение».

Мы с Томасом погрузились на велосипеды и отправились в турецкую закусочную. Томас сказал, что сейчас чувствует себя свободным, независимым, и хотя зарабатывает своим техно совсем немного, связываться с промоушен- компаниями и большими фирмами не намерен. Дескать, всё это помойка.

Я спросил, сможет ли он и в 60 лет себя прокормить техно?

«А почему нет?»

И танцевать?

«Ты весь залит потом, тебя шатает, твои глаза вылезают из орбит, ты кричишь, у тебя приступ эйфории, ты опять проваливаешься в танец, как в омут. Это же счастье. Ты посмотри на Шварцнеггера, до чего он дошёл. Вот тебе умение планировать не только свой внешний вид, но и свою жизнь. Слава Богу, я не Шварцнеггер».

THOMAS BRINKMANN [ #1 ]

Томас Бринкман в сети: www.max-ernst.de