М У З П Р О С В Е Т

С кёльнским минимал-техно-продюсером Томасом Бринкманом связано несколько довольно интересных историй, или лучше сказать – техно-чудес, которые упоминаются в каждой статье о нём. Я думал, что и моё интервью с ним пойдёт по тому же самому руслу. Оказалось, что нет. Поэтому я буду излагать материал в той последовательности, в которой он открылся мне: сначала я перескажу то, что о Томасе Бринкмане писали в конце 90-х, а потом - то, что он сам мне рассказал во время нашей встречи, которая длилась часов пять.

Томас Бринкман появился в Кёльне в середине 90-х. До этого он жил в Париже. Кёльнская техно-тусовка с распростёртыми объятиями его не встретила, сочтя перебежчиком из тусовки художников-концептуалистов.
В качестве музыкального аппарата Томас использовал довольно странный проигрыватель грампластинок – с двумя тонармами. Две иголки ставились на одну вращающуюся грампластинку, один тонарм был подключён к правому стереоканалу, второй, соответственно, к левому. Получавшийся эффект был довольно несложным – сначала удар звучит в одном канале, потом он же – в другом – если, конечно, иголки стоят в одной бороздке. По ходу трека иголки двигаются к центру и расстояние меду ними сокращается, то есть эффект несколько изменяется. С помощью своего двурукого проигрывателя Томас Бринкман изготовил, как он их назвал, «вариации» треков минимал-героев Майка Инка (Mike Ink) и Ричи Хотина (Ritchie Hawtin, = Plastikman). Томас принёс ДАТ-кассету в магазин Компакт, в котором как Соловей-разбойник на дубе сидит Майк Инк. Гуру минимал-техно за прилавком не оказалось. Томас оставил кассету на прилавке и ушёл. Через полчаса позвонил Майк Инк и сказал, что выпускает альбом. Он назвался «Studio 1 – Variationen». Лейбл Profan.

Томас Бринкман производит огромное количество музыки под несколькими псевдонимами. Более удобоваримые и танцевальные треки – часто с огрызками вокала – он выпускает под именем Soul Center, существуют и две серии – одна называется max, другая – ernst, на каждой грампластинке – по два трека, каждый трек назван каким-то женским именем: Clara, Doris, Erika, Frauke… Есть у Томаса и собственный лейбл max.ernst. В серии «20 to 2000» («минимал-техно встречает 2000-й год», каждый релиз идёт 20 минут, компакт- диски упакованы в футуристическую коробочку) лейбла Raster Music/noton есть и компакт-диск Томаса Бринкмана. На маленьком лейбле suppose, который выпускает записи немецких и французских философов и поэтов (они читают свои произведения или выступают перед аудиторией), вышло два альбома Томаса под псевдонимом Ester Brinkmann. Эстер звали сестру Томаса, которая умерла в детстве.
На втором альбоме проекта Ester Brinkmann («weisse naechte», 1999 ) звуки речи язвительного старца Эмиля Чиорана (Emil Cioran, философ и эссеист, румын по происхождению), наложены на довольно сдержанный бит с лёгким джазовым отливом.

Грампластинки Томаса Бринкмана с минимал-техно выглядят довольно интригующе. Я имею в виду не обложки, а именно поверхность чёрных виниловых грампластинок. Если смотреть на эту поверхность чуть-чуть под углом, то виден узор из геометрических линий.
Томас рассказывал, что в юности он часто слушал, как игла проигрывателя шуршит в самой последней дорожке грампластинки, звук – то есть шорох – всё время повторяется. Томас ножом делал в звуковой дорожке грампластинки четыре надреза на равных расстояниях друг от друга – если глядеть сверху, они образуют крест. Глубокий надрез звучит как бас-барабан, в нём много баса. Грампластинка вращается со скоростью 33 с половиной оборота в минуту, то есть четыре надреза будут стучать со скоростью 133.3 удара в минуту. Если ровно посередине между глубокими углублениями поставить маленькие царапины – тоже четыре штуки, то они звучат очень сухо – как hi-hat. Если техно-трек колотит точно со скоростью 133.3 оборота в минуту, то удары бас-барабана можно буквально видеть как яркий крест, выдавленный на поверхности грампластинки, более лёгкие удары образуют менее глубокие, то есть менее яркие линии и штрихи.
Каждая грампластинка Томаса Бринкмана имеет свой собственный узор, а его техно неизменно идёт на одной и той же скорости 133.3 удара в минуту. Томас подчёркивал, что между музыкой и геометрией – и вообще математикой - существует чрезвычайно близкое родство, на его грампластинках музыка буквально видна и потому воспринимается несколько по-другому, становится более понятной слушателю.

Томасу Бринкману 41 год. Он высок и худощав. Его наголо стриженая голова смотрит на окружающих довольно скептически. Томас одет в зелёные кожаные штаны с чёрно-белыми лампасами, явно мотоциклетного происхождения. Я оглядываюсь в его огромной студии, здесь же он и живёт. Помещение похоже на внутренность огромного бетонного куба, высота потолка – метров 10. На стоящем на полу проигрывателе ( я посчитал тонармы – увы, один!) крутится грампластинка с чем-то довольно техноидным. Это новый альбом дюссельдорфской группы Kreidler. Томас несколько раз повторяет, что эта музыка ему нравится. На вопрос, можно ли фотографировать, он лишь машет рукой, я тыкаюсь объективом во все углы и хожу вокруг стоящих в центре комнаты компьютера Макинтош и стойки со спецэффектами… но на самом деле пытаюсь подкараулить Томаса и ухватить в кадр его роскошные зелёные штаны. Фотографии я ещё не проявил, поэтому до сих пор не знаю, что на них попало.
На стене висит картина Томаса, метра полтора на два, её поверхность покрыта рядами аккуратно наклеенных палочек для чистки ушей. Знаете, такие пластмассовые палочки – розовые и голубые, с обеих сторон на них накручена вата. Голубые и розовые палочки случайным образом чередуются, с расстояния двух метров общий эффект – довольно тонкие розово-голубые переходы и переливы.
Я чувствую себя довольно неуютно в роли журналиста, я неловко вытаскиваю магнитофон и микрофон, дую и ору в него «раз-два-три», Томас боком смотрит на меня, дикого. «Что я у него спрошу?» - трясусь я в предвкушении близкого позора.
Томас вручает мне только что вышедший компакт-диск «Klick», который как оказывается, как раз состоит из музыки, вырезанной ножом в последней – бесконечно тянущейся дорожке грампластинки.

Наконец, мы усаживаемся и я - с гнуснейшей улыбкой доброжелательного телеведущего - выпаливаю самый идиотский вопрос, который я от себя слышал: «Считаешь ты себя музыкантом или художником?»

Повисает неприятная пауза. Томас, как видно, имел опыт общения с людьми, задающими подобные вопросы, он начинает мне объяснять, в чём именно состоит идиотизм подобных противопоставлений и почему ему не хочется оказаться помещённым в ящик с тем или иным ярлыком. «Но я очевидным образом занимаюсь музыкой, поэтому мы вполне можем назвать меня музыкантом, - подытоживает он, - Но с другой стороны, если посмотреть, что же за музыкой я занимаюсь и в какой степени электронная музыка может быть названа музыкой… Я не музицирую, я не исполняю музыку, я не играю ею, как скажем, играют на гитаре… одно время я стучал по барабанам, но это не имеет отношения к делу…»

Я пытаюсь спасти и положение и свалить вину на других: дескать, часто приходится читать, что Томас Бринкман – это художник-концептуалист, а его «музыка» – это своего рода акустический концептуальный продукт…

Мой собеседник высказывается в том духе, что подобного рода характеристики на самом деле лишь запутывают дело: возникает интерференция смысла, ведь смешиваются понятия разных уровней. Ясности при этом не возникает, но происходит некоторое обесценивание языка и его способности передавать смыслы. «Конечно, мой опыт в сфере искусства влияет на мою музыкальную практику, - говорит он, - но не в том смысле, в каком говорят о синтезе искусства и музыки – скорее, в прямо противоположном. Ни художественной музыкой, ни серьёзной музыкой я ни в коем случае не занимаюсь».

На моё замечание, что название лейбла max.ernst явно воспринимается как имя художника-сюрреалиста, Томас возражает: «Ничего подобного, это западня. Картины висят, но художник-то мёртв. Нет его. Между max и ernst стоит разделительная точка. Макс – это максимум, ernst – по-немецки «серьёзный», никакой спекуляции на имени художника в этом нет. Конечно, во всём этом есть ирония…» - смеётся музыкант.

А пресловутые разводы на грампластинках, которые поминаются в каждом интервью с тобой? Это серьёзный художественный проект? Или нечто вроде торговой марки? Тебе самому эта история ещё интересна?

«Это очень длинная история… - тянет Томас, видно, не желая её ещё раз пересказывать - Нет, она ещё не закончилась…»

Но на компакт-диске ведь никаких абстрактных узоров не видно?

«Конечно, на компакт-диске ты уже ничего не видишь, - соглашается Томас Бринкман, - но на оригинале картинки по-прежнему присутствуют… компакт- диску до грампластинки во многих отношениях очень далеко, грампластинка звучит несравнимо лучше… бас…»

Если я не ошибаюсь, начинал ты с двумя тонармами… - приступаю я к длинному вопросу…

«Нет, неправда, начинал я животе своей матери – обрывает меня, смеясь, Томас Бринкман, - Осторожно!»
По поводу истории с двухголовым проигрывателем он говорит, что это была простая и довольно зрелищная идея. Кому-то она обязательно должна была придти в голову. Додуматься мог любой человек… Сам же получающийся эффект не особенно хитёр, это просто delay (повторение звука после паузы, сдвиг) его можно воспроизвести и без проигрывателя.

Я понял, что эта изящная выдумка с двумя звукоснимателями близка к тому, что Томас понимает под искусством. Он не верит в то, что искусство постоянно что-то открывает и изобретает, добавляет нечто новое к тому, что уже есть. Нет, искусство лишь вносит микроскопические изменения, которые чуть-чуть меняют точку зрения на всем известные и банальные вещи. При этом мельчайшее изменение точки зрения куда эффективнее, чем якобы грандиозная перестановка всего с ног на голову, которая в результате всё равно оказывается фиктивной.

«И тут возникает интересный вопрос, – говорит Томас, – сколько килограммов весит идея? Этот вопрос возник в связи с итальянским движением arte povera («бедное искусство»), итальянские концептуалисты, скажем, Янис Кунелис, выставляли огромные массы сырого материала… Но этот вопрос о весе идеи даже не был понят. При формулировке этого вопроса (замечу в скобках, что Томас жил в Италии и тесно общался с тамошними концептуалистами, - АГ) мы исходили из факта, что московский Дворец советов так и не был построен, а при этом его влияние на всю архитектуру сталинской Москвы было поистине грандиозным».
Тут мой разум сказал «клик!» и отключился.

Мы поговорили о сталинской архитектуре, о проекте грандиозного Дворца советов, который должен был стоять на месте взорванного храма Христа Спасителя, но так и не был построен, а в его котловане устроили бассейн Москва… Хотя архитектурная доминанта так и осталась на бумаге, самое высокое здание советской столицы так и не было возведено, проект Дворца советов отразился в фасадах жилых домов, в силуэтах высотных зданий, в интерьерах метрополитена.
Тут уже Томас заметил, что мы несколько отвлеклись.

Я сказал, что он скорее всего имел в виду, что не построенный Дворец советов – это пример идеи, которая так и не была реализована в материале, но тем не менее довольно сильно повлияла на окружающую жизнь. Но для нас история с грандиозными каменными монументами и перерасходом материала интересна тем, - ухватываю я новую мысль, - что в качестве техно-продюсера ты, Томас, ужасно плодовит. Отличие одного трека от другого – буквально минимально, и я не верю, что в каждом из этих треков заключён новый взгляд на вещи. Это техно-производство – настоящая тоталитарная башня, прущая в небо! Нужна ли она кому-то? Нужно ли тебе самому так много выпущенных пластинок?

«Без сомнения, - усмехается Томас. – Что же касается количеств, то поп- музыка продаётся миллионными тиражами. Если сложить тиражи всех моих грампластинок, то я всё равно не дотянусь ни до чего подобного. И если посмотреть на продукцию таких маленьких мэйджоров, как, скажем, фирма Mute, которая выпускает свой каждый альбом тиражом 30, 40, 50 тысяч, то и до этого всей моей продукции как до Луны… так что чисто в количественном отношении никакого техно-потопа или техно-перепроизводства просто нет. Но мы только что говорили, о том, что вес идеи не связан с весом - в данном случае – пластмассы. Знаешь, что самое крупное творение нашей цивилизации совершенно невидимо?»

?

«Самое крупное изделие – это кабель, соединяющий Америку и Японию, он идёт по дну Тихого океана».

Я понимаю, что Томас, по-видимому, имеет в виду, что корректно ответить на вопрос «Много или мало существует техно в мире?» просто невозможно. Десятки выпущенных им грампластинок – это капля в море по сравнению с масштабами обычной поп-продукции, но, с другой стороны, размеры этой капли вовсе не позволяют нам оценить «объективные» размеры явления.

декабрь 2000

 

Продолжение

 

Ссылка, имеющая отношение к делу: www.max-ernst.de