Он фигура, насколько я могу судить, одиозная: новое поколение музыкантов и слушателей 90-х годов Шорша за музыканта вообще не считает, скорее уж, за пользующегося ритм-машиной и синтезатором агитатора за давным-давно проехавшее дело.
Его песни иногда выглядят как странные шутки, но очевидно, что Шорш не шутит, и по-видимому именно это отталкивает от него – определённость и непримиримость его критической позиции, позиции несогласия с тем, как устроено современное общество.
Я, понимая, что с такими людьми как Шорш Камерун надо говорить сразу о главном, спросил:
Почему в современной немецкой музыке так мало вызова, провокации, несогласия, так мало личного безумия, претензии, ярости, желания послать всё к чёрту?
«Да, с этим стало сложно.
Но ведь дело ещё и в том времени, в котором мы живём. Ты с этим ничего не поделаешь. Мейнстрим стал просто вопиющим, риэлити шоу по телевизору – это же уровень средневекового кошмара, ты не можешь его переиграть или предложить что-то ещё более радикальное и возмутительное. Скорее всего, ты и не должен. Да и нет пространства для этого.
Андеграунд остаётся всегда одним и тем же, MTV – всегда одно и то же, везде – реклама, нет пространства и времени, чтобы себя как-то развить, как-то измениться... очень тесно всё, всё помещено в одну плоскость.
И они это знают, они это поняли.
Но я не думаю, что больше ничего нового не будет, что - конец, тебе больше крыть нечем, максимум достигнут... так думало каждое поколение».
Но ведь очевидно, что 20 лет назад деревенскому панку было достаточно покрасить волосы в красный цвет и заявить, что он считает гомосексуалистов вполне симпатичными ребятами – и вся деревня была готова его тут же на месте линчевать. Сегодня ничего подобного не проканает.
«Разумеется, нет. Но возможно появится что-то другое, что будет нервировать. Что именно? Не знаю.
Проблема в том, что сегодня больше всего действуют на нервы праворадикалы, фашисты. В восточной Германии, на границе с Польшей, молодёжь бегает во вполне скинхедовском виде – это то, чем можно больше всего досадить учителям в школе и своим более приличным одноклассникам. И шокировать всех остальных.
Никакого содержания за этим нет, на прямой вопрос ты вообще не получишь никакого ответа, но это именно то, что сегодня больше всего провоцирует».
Возможно, единственная причина этого – то, что фашизм до сих пор табу в современном обществе, он до сих пор однозначно негативно окрашен. Всё остальное – все остальные формы насилия, антигуманизма, агрессивности, вообще антисоциального поведения, скажем, посредством Голливуда – так или иначе оприходованы обществом, встроены в систему ценностей.
«Да, конечно. Дело именно в этом.
Весь остальной андеграунд не должен удивляться, что всё, что у него есть, довольно быстро появляется и у Мадонны, и на MTV. Телеканал VIVA в рекламе использует выражение «леворадикальный». Всё, приехали. У тебя отняли не только слово «радикальный», но и возможность быть радикальным».
Существуют ли сегодня настоящие фашисты? Или же все они – провинциальные модники-провокаторы, использующие табуированные знаки, символы и лозунги?
«По-моему, в этом выяснении нет большого смысла. Разумеется, есть люди, есть структуры за всем этим движением. Существуют расисты... нет, наивными я бы из не назвал, их нельзя недооценивать, они агрессивны, они нападают на людей. Это целый спектр сил.
Есть фашисты, есть правые популисты, есть так называемые «новые правые»... Мне на самом деле безразлично, можно ли назвать Ле Пена настоящим фашистом или нет, или его австрийских или голландских коллег... но совершенно определённо существуют группировки, существует структура связей между ними... Никак нельзя полагать, что это всего лишь молодёжная мода».
Почему эти тенденции не вымирают?
«Я, конечно, могу ответить одним словом: я считаю фашистов абсолютными идиотами...
Разумеется, ясно, что речь идёт об очень простой установке, очень грубой позиции... позиции национализма и патриотизма... при этом очень узко и конкретно понятых.
Своя собственная позиция кажется праворадикалам позитивной и доминантной: мы строим новый мир, мы хотим работать и жить результатами своего труда... всё это увидено крайне близоруко.
Они говорят в экономических терминах, говорят об экономике, но их представление об экономике реальностям сегодняшнего дня не соответствует, скажем, они уверены, что первый мир процветает потому, что белые люди лучше всех прочих работают, а это совсем не так – первый мир процветает, потому что эксплуатирует глобальную систему постколониализма.
И конечно, идеология первого мира – правая идеология, тут речь прежде всего идёт о вытеснении, о поддержании границ, о подавлении и эксплуатации.
Лучше всего это заметно на границе Мексики и США, там ты видишь, что никаких равных прав и возможностей нет.
Идеологи глобализма уверяют, что сегодня происходит использование преимуществ далёких рынков в интересах всего международного сообщества, всё открыто и шансы у всех равны... разумеется, это неверно.
Шансы вовсе не равны. Западный мир высится неприступной вершиной, и именно он доминирует, именно он определяет, кто кого эксплуатирует.
Справедливости не было никогда, и сегодня её больше не становится. Богатые страны ещё больше богатеют, а бедные - беднеют, пропасть расширяется.
И либерализм, то есть освобождение локальных рынков, как рекламируемое средство предотвращения войн, бед и болезней – это пропаганда, обман.
Но настоящая проблема в том, что политика поддерживает все эти тенденции.
Все зависимы от экономической системы. Эксплуатируемые страны не могут ничего предпринять, они целиком зависимы экономически. Даже американское правительство зависимо от экономической ситуации.
Разумеется, постоянно предпринимаются какие-то политические ходы, но все цели, которые при этом ставятся, исключительно экономические».
Можно ли сказать, что именно поэтому проблема сегодняшнего фашизма теряет свою остроту?
«Я не могу сказать, что американское правительство сегодня – это фашистский режим. Это чушь собачья.
Страны первого мира доминируют. Их интерес понятен – стать ещё сильнее.
Но я не уверен, что слово «фашизм» тут к месту. Возможно, это звучит как провокация, но я не считаю, что в Германии сегодня – фашистский режим».
О! Отлично! Через 20 лет панка ты, наконец, признаешь, что Германия – всё-таки не фашистская страна.
«Панк, естественно, с темой фашизма играл не по-детски.
God save the Queen for the fashist regime...
И это было хорошо, это кого-то отпугнуло и тем самым появилось свободное пространство.
Сид Вишез бегал со свастикой... разумеется, он не был фашистом, и те, кого он провоцировал, тоже не были фашистами. Он им говорил: я не позволю вам диктовать мне, что и как... я ухожу в сферу, где дискуссии невозможны, я вне этого, я вообще не хочу ничего от вас слышать, мне нечего понимать!
Это панк-жест. И он правилен.
Но я считаю, что нужно быть осторожным с такими понятиями как «фашизм».
Обозвать кого-то фашистом очень просто.
И в этом проблема левых.
Для левых радикалов очень просто сказать: это государство нужно ликвидировать, от него толку не будет, мы должны с ним бороться.
Но проблема-то в том, что с недавних пор государство относится к тому, что нужно защищать против либерализации всех рынков и против свободного движения экономики, вообще, против доминирования экономики во всех сферах жизни.
Многие государственные учреждения – как скажем, твоя радиостанция Deutsche Welle – должны быть защищены, потому что подобные учреждения – последние свободные пространства. Всё остальное – RTL, sat1 – это коммерческие теле- и радиоканалы.
Это, разумеется, новая ситуация. 15 лет назад я бы этого не сказал. И дело не в том, что я стал менее радикальным, нет, ситуация изменилась в 90-х годах, тотальная приватизация изменила отношение к вещам, которые государство пытается учредить и поддерживать.
Это вовсе не значит, что я теперь государственные структуры, которые лежат в фундаменте первого мира, воспринимаю как нечто должное, правильное и незыблемое. Совсем нет. Дело в другом – во взгляде на внутреннюю ситуацию в обществе. Я нахожу правильным, что государство пытается ограничить определённые свободы экономики, и создаёт пространства и возможности – скажем, на радио или в театре – где решения принимаются, не исходя из экономических соображений.
Почему возникает солидарность именно с государством?
Потому что я не знаю, кто ещё бы мог это сделать.
Грубый пример – антимонопольное законодательство и соответствующие госинституты. Они оставляют желать много лучшего, но они – единственная сила по борьбе с монополизмом. Упрощая дело, можно сказать, что у государства – при всех его недостатках – больше интереса заботиться о социальной справедливости, чем у концерна Мерседес Бенц».
Но ведь эта новая ситуация, что вовсе не фашизм и тоталитаризм – максимальное зло, должна быть травматична для левого мировосприятия? Оказывается, что тенденции экономики куда опаснее для человека, чем тенденции идеологии или политики?
«Да. Но это всегда так и было. Причина эксплуатации человека человеком – именно экономическая. И тоталитарное государство – эксплуататорское, оно может иметь правую идеологическую систему, а может и левую – и оставаться эксплуататорским. К сожалению, слишком часто за всем, что мы видим, скрывается именно экономический интерес. Похоже, именно так функционирует человек. И войны ведутся не из-за идеологических разногласий, а из-за экономических.
Я считаю марксизм справедливой идеологией, но только её применения неизменно приводили к социальной несправедливости и к развитию авторитарной системы. Идеология сама по себе может быть замечательной, но когда её реализацией занимаются живые люди, что-то обязательно искажается.
Я – по-прежнему за эту идеологию, но я считаю, что она едва ли применима к большим социальным группам, в любом случае, она не действует сама собой, она должна опираться на моральные ценности, на представление о том, что допустимо, а что – нет. Идеология опирается на людей, которые прикладывают усилие, чтобы вести себя определённым образом - не в своих корыстных, частных, эгоистических интересах, но в интересах общества.
Я сам вырос в крайне авторитарной обстановке, и потому я всю жизнь пытаюсь избегать авторитаризма, это вполне возможно. Но я должен признать, что авторитаризм спрятан внутри очень многих людей, он, похоже, укоренён в природе человека. Это проблема.
Почему Бертольд Брехт был настолько авторитарен? Ты видишь крайне симпатичных людей, и не понимаешь, почему они иногда вели себя так омерзительно.
Это крайне интересная тема».
Чувствуешь ли ты – житель первого мира – вину за все те ужасы вплоть до геноцида, которые творятся в третьем мире?
«Нет, я не несу за это ответственность. Ужасы, которые происходят в третьем мире, в том числе, возможно, и в результате внешней политики или экономического вмешательства Германии, вовсе не происходят в результате моего одобрения этой политики.
Меня можно упрекнуть в том, что я не посвятил всю свою жизнь борьбе с политикой эксплуатации и колониализма, что я слаб и непоследователен, но вины за геноцид я не несу. Но это очень сложная и противоречивая тема.
В любом случае, я не мыслю себя в качестве немца, у меня – немецкий паспорт с золотым орлом на обложке, но этим дело и ограничивается. Я не националист, я – интернационалист.
Разумеется, такая позиция – это роскошь, это то, что я могу себе позволить: не идентифицироваться с теми шагами государства, которые я нахожу неправильными, и не принимать самому решений – за войну или против.
В конце 60-х в Германии возникло и потом распространилось по всему миру движение APO (АПО) – внепарламентская политика. Это была одна из форм студенческого протеста, движение зелёных выросло именно из этого. Студенты пытались влиять на общество, то есть заниматься политикой, не относясь ни к каким реально функционирующим институтам власти.
На самом деле, хотя моя позиция – это позиция роскоши, моё мнение вполне определённо: война не допустима, война – это неправильный путь».
Насколько важны эти темы для тебя как творческого человека?
«Я, моя группа... мы понимаем себя как политически ангажированные художники. Мне важно, чтобы политические темы были выражены средствами искусства, это то, что я всё время пытаюсь делать. И для этого есть самые разные формы – можно что-то гипертрофировать, можно говорить с юмором, можно валять дурака. Я считаю, что делать политическое искусство – крайне сложно, ты должен себя всё время спрашивать, есть ли у тебя возможность выступить по делу? Может ли политическое искусство способствовать позитивным изменениям в обществе? Сложно сказать.
Но можно зайти с другой стороны: меня самого искусство политизировало, и это уже кое-что. Когда я был молодым деревенским панком, песни таких британских групп как Crass или Clash сдвинули моё внимание в политику. Принесла ли моя собственная деятельность какую-то реальную политическую пользу – это неважно. Но и в панк-времена, и десять лет раньше, политически ориентированные песни приводили в ряды политически ориентированной молодёжи новых сторонников.
То есть было непосредственное соответствие: Ton Steine Scherben в начале 70х пели о захватах пустующих домов, и эти песни слушатели те, кто эти дома захватывали. И движение против атомной бомбы, и движение автономистов (то есть тех, кто живёт изолированно от остального общества) – все они получали и своих сторонников, и энергию во многом благодаря песням.
И пару песен нашей группы Die Goldenen Zitronen тоже пели на демонстрациях.
Насколько велик был эффект, и имело ли вообще смысл прикладывать усилия... я этого вопроса себе не задаю. Мне наплевать. Это моя жизнь, я этим занимаюсь, для меня это имеет смысл.
Я не могу отделить свою жизнь от своих песен, а мои песни – от производимого ими эффекта».
Электро-панк.
Не стильный электро-панк начала 2000-х, а «настоящий». Настоящий – не в смысле забойно-монотонный дыр-дыр-дыр, но в смысле – решай простую задачу как можно более просто. Голос Шорша – надрывный и убедительный.
Аудиоизобретательности и песенной драматургии – куда больше, чем в «нормальной электронной музыке».
Песенки называются «Люди не имеют понятия», «Молодость – самое прекрасное время жизни» или «Современная музыка смущает меня».
Электро-панк, замаскированный под lifestyle-трип-хоп.
Брейкбит, драм-н-бэйсс, басовитое уханье, сделанные человеком, который всё понимает про тех, кто любит такую музыку.
Андре Бутцер (живописец-анархоэкспрессионист), Шорш Камерун, Венди Гондельн.
Несколько лет назад я слушал этот CD с трудом, даже по меркам ребят из A-Musik он проходит под рубрикой «невозможно слушать», но сегодня я не могу оторваться, именно такой музыки, такого отношения к музыке так не хватало во все эти годы, смазанные грувом, битом и семплированием.
По-моему, краше не было в селе.
Стиль?
Мммм... дихлофос для клуба.
Или: Вы просите песен? Их есть у меня!
Похоже на театр, на оперу, на радиопостановку – кошмарные голоса, наплывающие и ломающиеся электронные звуки.
Очарование, семплированные гитары и даже порой грув есть, но всё это какое-то совсем запредельное.
Навороченный анархо-примитив.
Без сомнения, альбом из тех, которыми славны 90-е.
Кто такой Silvesterboy – герой твоего последнего солопроекта?
«Silvesterboy – супергерой, который хочет быть представителем сверхимперии, у него в руках лазерный меч, на голове – петушиный гребешок, он завёрнут в американский флаг. Он – простой и недалёкий супергерой.
Он хочет и демонстрирует значительно больше, чем то, чем он является на самом деле.
И музыка, соответственно, тоже очень простая и воинственная.
Странным образом, я записывал эту музыку ещё до того, как она опять вошла в моду и стала восприниматься как современная.
Её исток в панке, а её наполнение – довольно простое электро, в духе Suicide или Sigue Sugue Sputnik... потому что эти группы делали своё дело крайне просто на грани банальности, с очень простыми эффектами.
И в этом и состоит идея, именно так и выглядит империя... Империя, которая управляет миром, может быть крайне сложным образованием, она кажется сама себе очень сложно устроенной, но то, чем она тебя побивает – это простой и тупой танк».
