М У З П Р О С В Е Т

Две недели назад дождливым воскресным вечером я стоял, прислонившись к стене в бывшем помещении кёльнского музыкального магазина A-Musik и слушал медленно двигавшийся и изменявшийся гул и звон. Выступал австралийский дуэт Minit.
В моей голове медленно двигалась и изменялась примерно такая мысль: почему музыку, подобную этой, я упорно называю гулом, хотя она явно не гудит, скорее - тянется, расширяется… но не называть же её «тянучкой» или «расширялкой»? Слово «гуделка» явно подразумевает какой-то трубный вой, а эта музыка скорее звенит, шуршит и перекатывается. Кроме того ей присуща некоторая комковатость, в ней постоянно встречаются и повторяются акустические уплотнения разной формы… Иными словами, я никак не мог придумать ответа на вопрос «Что делает эта музыка?»… Но что бы она ни делала, делает она это крайне ненавязчиво, громкость звука была довольно сдержанной, мне это понравилось.
Музыка совершенно не производила впечатление экстремизма, наоборот – походила на нечто очень естественное и понятное, более того – звучала довольно приятно, не похоже на электронную музыку из переносного компьютера. И, действительно, - компьютера и не было. Девушка и юноша, стоявшие перед стопкой ящиков, установленной на обычном кухонном столе с красными ножками, непрерывно крутили какие-то ручки… звук же, казалось, вообще не имеет отношения к их активности. Несмотря на их ловкие и быстрые движения – они странным образом не замечали присутствия друг друга – музыка двигалась как в замедленной подводной киносъёмке.
ОК, всё это звучит неплохо, сделаю ещё одну передачу про так называемый «минималистический гул», решаю я и вытаскиваю свою мыльницу-фотокамеру.

На следующий день после концерта мы сидим в том же самом помещении, где дуэт Minit выступал. Нам холодно (правда, пар изо рта ещё не идёт) и времени у нас мало. На магнитофонной плёнке голоса моих собеседников звучат очень медленно, как будто они уже окончательно замёрзли, а мой голос – наоборот, неестественно быстро, как будто я ещё пытаюсь согреться.

Кто вы такие, сколько вам лет, откуда вы взялись?
«Мы приехали из Австралии, мы живём в Сиднее…» - медленно отвечает симпатичная молодая особа в белом свитере. Её чёлка подстрижена очень коротко, отчего лицо стало овальным и похожим на лицо японской куклы. Самый край чёрных волос – буквально несколько миллиметров – выкрашен в охристо-оранжевый цвет, образуя своего рода тонкий кантик.
«Нам по 28…, - неуверенно добавляет её коллега, высокий парень довольно неуклюжего и не очень устойчивого вида, – …знаешь, 1972 был неплохим годом».
Ребята пишут мне на бумажке свои имена: девушку зовут Джасмин Гаффонд юношу – Тёрбен Тилли (Jasmine Guffond & Torben Tilly).
У вас есть музыкальное образование?
«Я училась играть на флейте, - отвечает Джасмин, - лет в 10-11 я начала, и до конца школы этим занималась, то есть до 18».
У тебя были планы стать профессиональным музыкантом?
«Не-ет, я хотела играть в рок-группе… я знала, что та музыка, которой мне хотелось заниматься, не приносит денег».
Какую именно музыку тебе хотелось играть тогда?
«Шумную, с искажённым звуком… рок… альтернативный рок… потом я доросла до нойза, до электронных звуков…»
«Со стихами?»
«Да, это были песни»
Нынешняя музыка дуэта Minit является совершенно некоммерческой. Джасмин работает звукотехником, Тёрбен подрабатывает в музее современного искусства и в оперном театре Сиднея. В театре он занимается чем-то вроде сценического дизайна.

Тёрбен изучал фортепиано с шестилетнего возраста, но его интерес к чёрно-белым клавишам пропал, когда он начал слушать радио и покупать грампластинки.

«С раннего детства мы с моим старшим братом записывали радиопомехи, потрескивания и разные шумы, – рассказывает он, - как, скажем, звук сминаемой бумаги или пластика… когда я мыл на кухне посуду, я всегда включал магнитофон, а потом слушал, что у меня получилось. Записывание и перезаписывание такого рода звуков было для меня куда более интересным делом, чем уроки фортепиано… хотя я играл Бартока и Баха… я не могу сказать, что Барток не интересен, джазовая импровизация тоже меня привлекала… это всё было году в 1986-ом… но потом я оказался в рок-группе, мы играли психоделический фанк… мне сложно сейчас описать ту музыку… может быть как deep funk?..»

Я не имею никакого понятия о музыкальной жизни в Сиднее. Могли бы вы сказать несколько слов о тамошней музыкальной сцене?
«О, она очень разнообразна, - отвечает Джасмин задумчиво, - есть клубная тусовка, есть мир андеграундного техно, масса поп и рок-групп, немного импровизационной музыки и джаза…»
«Огромное количество импровизационной музыки и джаза!» - кричит Тёрбен.
«Огромное количество импровизационной музыки и джаза», - не подавая виду и не меняя интонации повторяет Джасмин. Мы смеёмся.
«В Сиднее – масса музыкальных школ, выпускники консерваторий начинают импровизировать и играть современный джаз, количество джазовых музыкантов с каждым годом постоянно растёт…, - говорит Тёрбен, - одним словом, есть много всего».
Существует ли аудитория для вашей музыки?
«И да, и нет… На наш концерт собирается 30-40 человек… а иногда и в два раза больше… Собственно, это вечная проблема с раскруткой концерта, с оповещением тех, кто мог бы быть в нём заинтересован… При этом обычные места, где звучит музыка, не очень подходят к той музыке, которую играем мы… поэтому мы вынуждены организовывать концерты в художественных галереях и выступать на фестивалях. При этом за три месяца в Европе мы дали больше концертов, чем за год в Австралии…»
Чем так нехороша ваша музыка? Она кажется публике чересчур экспериментальной? Почему её никто не хочет слушать?
«Это неверно, что её никто не хочет слушать, - протестует Джасмин, - её просто негде слушать… В клубах очень плохая аппаратура, очень плохой звук…»
«Нас, конечно, приглашают выступать, - говорит Тёрбен, - но проблема это социальная. Люди ходят, разговаривают, звенят стаканами… наша музыка требует другого к себе отношения… Да, многим она кажется недостаточно развлекательной. Люди приходят в клуб, чтобы отдохнуть, весело провести время, они ожидают адреналинового толчка, техно… но мы не имеем к техно отношения, это вовсе не техно. Наша музыка – электронная, но из этого вовсе не следует, что она отлично звучит в клубе в пятницу вечером. Понятие электронной музыки за последние пять лет очень расширилось. Ты согласен?»
Э-э-э, - мычу я, удивлённый встречным вопросом. – Насколько я могу судить, ситуация здесь в Европе находится в состоянии окопной войны. Пять лет назад электронная музыка, предназначенная для слушания, воспринималась как новое слово, как новый андеграунд, при этом было неважно, где ты её слушаешь… Сейчас же восторги прошли, оказалось, что звуки повторяются, очень часто возникает ощущение неоригинальности происходящего, ты буквально видишь экран компьютера, на котором эта музыка сделана, концерты электронной музыки выглядят и звучат довольно занудливо… И теперь, похоже, никто не знает, как эта музыка должна быть представлена слушателям, в какой атмосфере, в какой обстановке… по-моему, слово «кризис» здесь вполне уместно.
«То есть ты имеешь в виду, - спрашивает Тёрбен, - что всё застыло в статической ситуации?»
Да, - киваю я головой. – Я слышал, что многие музыканты в последнее время отказываются выступать просто потому, что понятие «концерт» утратило смысл. В техно-клуб приходят за другим, в филармонию не пускают, а в галереи на открытии выставок ходит совсем другая – шикарная - публика, которой на музыку наплевать в той же мере, как и на картины, развешанные на стенах. Эта публика называется…
«…шики-мики», - смеётся Джасмин, демонстрируя фундаментальное знание предмета.

«Я вполне отдаю себе отчёт в том, что состояние современной электронной музыки во многом определяется состоянием компьютерных программ, - говорит Тёрбен Тилли, - а это приводит к униформизации музыки… По-видимому, мы находимся на такой стадии развития, когда новые средства производства получили массовое распространение… но software – это только инструмент, техническое средство… На самом деле, мы не имеем отношения к компьютерам и компьютеры практически не используем… мы отдаём себе отчёт в том, какие негативные последствия для нашей музыки это могло бы иметь…»
Вчера во время вашего концерта, - замечаю я, - мне ужасно понравилось, что вы обошлись без компьютера. Звучало это довольно впечатляюще…
«Да, Элекс, который выступал перед нами, вчера перед концертом показал нам свой компьютер и программу MAX/MSP, дескать, если вам что нужно, я с вами поделюсь… после нашего выступления он подошёл к нам и сказал: даже и не думайте покупать компьютер, и Вольфганг, который выпустил наш сингл, сказал то же самое. Конечно, компьютер – это очень компактная вещь, таскать за собой по миру огромный семплер и микшерный пульт кажется глупостью… Но мы боимся потерять то, что имеем сейчас, утратить то отношение к музыке, которое у нас сейчас есть…»

Что вы конкретно делаете, когда делаете музыку?
«С принципиальной точки зрения мы запускаем семплы».
Сколько их?
«Это меняется от композиции к композиции. Некоторые наши вещи довольно минималистичны, в других – много слоёв семплированных звуков, довольно плотная фактура. Но мы не зацикливаем семплы, каждый из них запускается вручную, может пройти много времени, прежде чем он вновь будет запущен…»
То есть вы импровизируете?
«Да. Нет… это сложный вопрос… обработка звука, микширование, конкретное сочетание звуков в данный момент – это всё каждый раз меняется. Но у нас есть представление об общей структуре, и этой структуры мы придерживаемся – говорит Джасмин, - но не строго…»
Тёрбен добавляет: «Нас интересует сочинение музыки, состоящей из определённого набора звуков, которые находятся рядом и вступают в некоторые отношения друг с другом… Эти звуки определяют характер композиции, которая сама по себе постоянно мутирует, но остаётся заключённой в наборе семплов…»
Что означает слово «структура» в музыке, подобной вашей?
Джасмин пожимает плечами: «Структура – это композиционный скелет».
Тёрбен говорит, что он воспринимает музыку, как медленно разворачивающуюся трёхмерную картину, применяемые гармонии создают мелодии, точнее говоря – ощущение мелодий, эти мелодии часто существуют только в восприятии слушателя… «Структура – это форма… можно говорить о постепенном процессе наведения звука на резкость. В звуках – скажем, в звуке сминаемого пластика - мы находим скрытые гармонии, пытаемся вычленить гармоническое содержание используемых звуков… это похоже на поиски скрытой структуры объектов. По-моему, это может быть вообще определением музыки».
Вы занимаетесь этой исследовательской деятельностью в студии или во время концерта тоже?
«В большой степени это вопрос оборудования, семплер, который мы используем, не способен обрабатывать звук на лету…»
Ваши композиции довольно длинны – по двадцать и более минут, вы их держите целиком в голове? Как вы контролируете время?
Джасмин говорит: «Это каждый раз по разному, некоторые наши вещи, наконец, кристаллизовались после долгой работы, и мы знаем, что и когда в них происходит, над другими работа ещё продолжается, поэтому их исполнение может довольно сильно варьироваться от раза к разу, мы всё время слышим новые оттенки и исследуем новые возможности».
Тёрбен задумывается: «Вопрос о времени довольно непрост. Может быть, смысл нашей музыки в том, что время начинает восприниматься как нечто эластичное, утрачивающее жёсткость и потому неконтролируемое. Часто после нашего концерта слушатели не могут сказать, как долго звучала музыка. Восприятие времени меняется. Это, конечно, своего рода психоделический опыт. Что-то воспринимается как очень быстрое, но на самом деле это заняло много времени, и наоборот, часто наша музыка в целом воспринимается как очень длинная, но и это на самом деле не так. Нас определенно интересует вопрос об изменении восприятия времени в процессе слушания музыки».

Как я понял, роли в дуэте Minit строго не расписаны, то есть ни применяемые звуки, ни ручки на микшерном пульте не поделены, но проблем не возникает, музыканты минимально коммуницируют друг с другом.
«Кроме всего прочего, чтобы делать такую музыку ты должен находиться в очень расслабленном состоянии и избегать стресса, - говорит Джасмин, - когда нам удаётся не общаться за пультом и только слушать, не замечая, какие ручки ты крутишь, то возникает необычайно органическое ощущение…»

«Собственно, когда мы играем в студии, мы тоже фактически импровизируем, - добавляет Тёрбен, - мы очень расслабленно занимаемся выяснением отношений друг с другом… музыкальных отношений…»
«Да, наша работа в студии - это импровизация, - соглашается Джасмин, - но во время концерта мы, скорее, исполняем нашу музыку… в импровизации всегда есть удачные моменты и куда менее удачные, поэтому мы, естественно, пытаемся собрать вместе все удачные моменты…»
«Импровизационная музыка часто действует слушателям на нервы, она может быть совершенно занудной, - говорит Тёрбен, - поиск композиции, поиск решения может быть интересен только для самого импровизатора, но для слушателя происходящее часто находится за гранью терпимости… мы очень много об этом разговариваем друг с другом… »
Как вы работаете в студии? Если я вас правильно понял, вы вырезаете самые впечатляющие места из своих импровизаций?
Тёрбен и Джасмин переглядываются. «Мы совсем немного редактируем записанное… но в принципе раз за разом играем одну и ту же композицию… Все наши выпущенные записи записаны в живую. По-моему, это неплохо», - говорит Джасмин.
Если какой-то особый смысл в названии вашего проекта Minit? Я имею в виду, нет ли здесь плохо скрытого намёка на минимализм?
Тёрбен смеётся: «Нет, нет. Название появилось во многом случайно, ты первый, кто спросил нас о минимализме, но минимализм нам, определённо, ближе чем максимализм, Maxit мы бы себя не назвали…»

декабрь 2000

 

концерт в A-Musik
Концерт дуэта Minit в A-Musik.
На переднем плане - ноги Яна Вернера (Jan Werner, проекты Mouse on Mars, Microstoria).
 
Джасмин и Тёрбен
 
накрытый стол
ручки, кнопки и клавиши Minit
 
Les Gammas
маленькая, но толстая и тяжёлая виниловая грампластиночка, вышедшая в 1999 на кёльнском лейбле tonschacht
 
сироп
Андрей Горохов © 2001 Немецкая волна