олтора месяца назад (то есть в феврале 2004) в Кёльне выступил британский пианист Джон Тилбёри, он сыграл произведения американского композитора-минималиста Мортона Фелдмана, которые по не совсем понятной мне причине крайне редко можно услышать в живом исполнении.
Кроме того Джон Тилбёри – действующий участник легендарной импровизационной группы AMM, история которой меня немало занимает. Джону уже 68 лет, на вид он – настоящий профессор.
Я попробовал взять у Джона интервью, но за полтора часа разговора о второй мировой войне, бомбёжках, антифашизме, товарищах Сталине и Жданове, об уроках музыки и о смысле импровизации, об эгоизме, обществе потребления, глобализме и тому подобных занимающих всех нас вещах, мы так разошлись, что было ясно – конца и краю этому разговору нет.
И Джон пригласил меня приехать к нему в город Дил, а я приглашением воспользовался.

Город Дил, сказать по-русски, настоящая дыра.
«Место, которое никому не нужно», - усмехнулся Тилбёри.
Значит, как раз такое, какое нужно мне, - подумал я.
Находится Дил на берегу пролива Ла-Манш, это буквально самая юговосточная точка Великобритании.
От Лондона до Дила ходит электричка.
Вообще-то в Лондоне уйма железнодорожных вокзалов, и со всех них идут во все стороны быстрые поезда, только в Дил ходит старая медленная электричка. Смешной это поезд: каждое окно в вагоне – это, фактически, дверь наружу, но самое забавное – это сигнализация. Рядом с каждым окном в стене вагона – углубление, в углублении – красная натянутая горизонтальная цепочка. Наверное, её надо хватать и тянуть, если тебе вдруг стало невесело. И убеждаться, что 19 век ещё с нами.

Главная достопримечательность Дила – это пирс.
Пирс – это такой мост, который только с одного конца приклеен к берегу, а другой конец заканчивается дурацким рестораном, а дальше – море и Франция.
Пирс – железобетонный, он похож на длинную ковровую дорожку, идущую в море, под дорожкой – угловато раскоряченные бетонные ноги. Я не люблю такой брутальный стиль послевоенной архитектуры, когда неуклюжий геометризм бетонных блоков почему-то ассоциировался с модным абстрактным геометризмом в живописи.
Перед пирсом – зелёная металлическая скульптура, изображающая головастого рыбака, схватившего огромную рыбу. Вокруг рыбака – ещё пара огромных рыб... тесно ему, однако, в море.

Джон Тилбёри гордо сказал, что и у него в городе есть свой социалистический реализм.
Я фыркнул в ответ, дескать, это не социалистический реализм, а буржуазный декаданс – у рыбака нет ни ног, ни бёдер, ни даже живота, да и лицо неправдивое, не с натуры слепленное.
Джон не смутился и заметил, что в Северное Корее – именно такой вот соц.реализм.
Вы были в Корее? – удивился я.
«А как же, - радостно засмеялся Джон, - я играл для Ким Ир Сена».
Я онемел.
«Да-да, - продолжал Джон – на огромном стадионе, тридцать тысяч человек народу, на трибуне товарищ Ким Ир Сен, а я играю сочинение, написанное против британского империализма».
Я остановился как вкопанный.
«Да, это был фестиваль современной музыки, и один британский композитор написал антиимпериалистическое сочинение, я его и исполнил. Слушателям очень понравилось».

Да, так вот, металлический соцреалистический почти северокорейский рыбак стоит перед пирсом.
А пирс был возведён после войны на месте старого пирса, который был взорван в рамках оборонных мероприятий, иными словами – из-за угрозы высадки десанта немецких войск.
В отеле, в котором я остановился – а это здание 18 века, довольно бедное, но находящееся в состоянии перманентного ремонта, я обнаружил старую жёлтую фотографию пирса.
Раньше пирс был совсем другим, его ноги были тонкими и металлическими, их соединяли изящные растяжки, образовывавшие прихотливый узор, который уплотнялся к концу пирса. Явно - конструкция конца 19-го века, родственница парижской эйфелевой башне, почему-то подумалось мне.

 

 

Найденная на берегу (и сфотографированная уже на полу в моей квартире) железяка от какого-то спрея. Она лёгкая и пустая. Все металлические части восхитильно поржавели, а пластиковой головке - хоть бы хны. А казалось бы, пластик - вещь куда более легкомысленная и быстропреходящая, чем металл.
"Видно, в море время течёт по-другому, соль, наверное, влияет", - почему-то подумал я.

 

 

Я в последнее время часто думаю на такую вот тему: похоже, главным событием 20-го века была всё-таки не Великая октябрьская социалистическая революция, а победа над фашизмом во Второй мировой войне. И то, что мы видим сегодня, то, что происходит вокруг нас, – это непосредственные следы этой победы.
Всё, что можно назвать сегодня «новым» или «современным», возникло в результате победы, чаще всего – просто на месте того, что было уничтожено в ходе войны с фашизмом. И пирс в Диле – наглядная тому иллюстрация.

 

Вторую иллюстрацию такого же сорта я заметил из окна моего номера в гостинице. Кстати, это окно открывалось, но не распахивалось: оно двигалось как нож гильотины вверх-вниз. Рама была ужасно старая, но - при некотором усилии – ещё вполне дееспособная.

Перед окном находилось ужасное угловатое красное приземистое здание городской библиотеки и правее от него - огромная автостоянка. А вокруг – дома 18-го и 19-го века. Почему? А потому что на этом месте упала бомба, здесь была огромная воронка, и построить на ней ничего приличного или хотя бы нейтрально выглядещего так и не удалось. Послевоенный мир потянул лишь отделанное красным кафелем здание, похожее на танк из кинофильма «Звёздные войны», и платную автостоянку. И то и другое – вполне современного вида.

 

Насмотревшись на пирс, я двинулся вдоль берега. Было раннее утро.
У первой же виллы я с удивлением остановился - крыша была явно сдвинута относительно фасада. В палисаднике высилась небольшая скульптура с двумя зелёными (бронзовыми?) орлами. Скупая надпись извещала, что примерно в этом месте на побережье Британии много тысяч лет назад высадился Юлий Цезарь.

 

 

Виллы мне не понравились, и я пошёл гулять по задворкам ухоженных и не очень ухоженных строений и рассматривать стихийные огородики. Страшные надписи грозили штрафами тем, кто будет перелезать через заобор, срывать овощи, оскорблять огродников или хотя бы кидать через забор разные предметы.
Вообще, должен сказать, что в Великобритании изумляет количество заборов, запертых ворот и проходов, а также - колючей проволоки, всяческие заборы и ограждения обильно украшающей.
Я поинтересовался у Джона Тилбёри, откуда так много колючей проволоки, он согласился, что это прямо настоящий концлагерь, впрочем, раньше, во времена Маргарет Тэтчер и панк-бума, проволоки было ещё больше. Он предположил, что англичане боятся злобных и вороватых иностранцев, понаехавших из третьего мира топтать их лужайки.

 

Осмотрев скозь хилую ограду огородики, я поплёлся к церкви, сквозь огромный фасад которой просвечивало небо. Здание стояло без крыши.
Я заглянул в щель в заборе: церковь изнутри была выжжена, деревянный пол сгорел, остались лишь огромные чёрные балки, поддерживавшие пол. На этих балках лежили упавшие перекрытия потолка. Я с перепугу подумал, что это тоже немецкая бомба постралась, но быстро сообразил, что от бомбы стены бы не уцелели.
Я обошёл здание.
Вход в церковь был замурован, вокруг – клумбы и цветы, на металлической доске надпись: «этот сад посвящён памяти одиннадцати моряков-музыкантов, убитых бомбой террориста 22 сентября 1989 года».

 

Рядом стояло двухэтажное здание, явно относившееся к церкви, его стёкла и двери были выбиты.
Мне стало не по себе: война продолжается, гибнут люди, а сгоревшая церковь – это памятник, оставленный на месте атаки террористов, напоминание потомкам, так сказать.
Потом я задумался: а где же был, собственно, взрыв?
Если перед церковью – а только так можно было капитально повредить соседнее здание, то почему обвалилась крыша церкви, а её портал устоял?
А если внутри церкви, то почему разрушено здание перед ней?
Я подумал-подумал и догадался, что, скорее всего, взрыв был там, где стоит памятная доска – на площади перед храмом. И это значит, что сгоревшая крыша церкви отношения к террористам не имеет.
В любом случае, мой пафос исчез.

 

 

Я пошёл дальше по огромной стройплощадке. Тут явно снесли что-то грандиозное. Повсюду лежали огромные горы мусора, земли, а с противоположной стороны надвигались ряды одноэтажных домиков из желтоватого кирпича.
Я задумался о своём вопросе Джону Тилбёри: о чём была музыка легендарной группы AMM?
Джон в признался, что ожидает ответа на этот вопрос от меня.
И вот я брёл по пустырю, разгадывая, где здесь раньше проходили улицы и аллеи (кое-где остались огромные деревья, отмечавшие, очевидно, край бульвара), и размышлял примерно в таком вот ключе.
Дом – жёсткая крепко сбитая конструкция, похожая на ящик. Это мелодия, песня, чёткое распределение ролей, инструментов, тембров. За домом-песней стоит история культуры, по крайней мере, эту историю можно притянуть за уши: всякий дом похож на какой-то другой.
Но когда мы смотрим в упор на дом, мы не видим огромной стройплощадки вокруг него, не видим массы вещей, дороги, ведущей к дому, леса у дороги, ещё чего-то... в любом случае, не видим тех домов и деревьев, которые снесли, срубили, закопали, затоптали, чтобы построить эти новые коттеджи.
И вот этого, так называемого, «живописного хаоса» вокруг дома по размерам и по богатству форм куда больше, чем собственно «полезной площади» построенного дома.
Неполезной площади куда больше, чем полезной.

Вновь построенный дом – это обычная песня, а стройплощадка, благодаря которой и на которой может вырасти то дом, то новая аллея, то улица, - это музыка группы AMM. Это поле открытых возможностей, это то, что существует до возникновения формы, это стихия чистого саунда.
Жить на этой стройплощадке, наверное, нельзя, но ведь мироздание – это нечто большее, чем полезная площадь кухни и спальни, не так ли?

 

Я вернулся в город и наткнулся на старую крепость, похожую на огромный круглый торт, сложенный из огромных камней.
На тяжёлых деревянных дверях, покрытых угловатыми шляпками огромных гвоздей, висела изящная современная надпись «please mind your head».

Как хорошо сказано!
Имеется в виду: осторожно, не разбейте свою голову о низкую притолоку двери. Но одновременно эту фразу можно понять и как призыв не забывать, что у вас вообще есть голова, как призыв обращать внимание на свою голову.
Я втянул голову в плечи и подёргал за ручку двери.
Дверь была заперта.

 

Первый открытый магазин, который я встретил на своём пути, торговал всяким антикварным хламом. Я остановился перед столиком, на котором лежали три деревянные палки, утолщающиеся к одному концу. С другого конца была приделана кожаная петля. Я спросил хозяина, что бы это такое могло быть. Он ответил, что это обычные полицейские дубинки 20-х примерно годов. Две маленькие дубинки и одна подлиннее. Подлиннее - для полицейского на коне, а иначе страж порядка не достанет до головы и плеч стоящего на земле человека, очевидно - бастующего рабочего
Дубинки были когда-то лакированными, но от интенсивного употребления изрядно износились.
Хозяин магазина рассказал мне, что он возил такую дубинку под сиденьем своего автомобиля... на всякий случай. Нож или тем более пистолет – это криминал, а вот дубинка – как бы сувенир. Я ему, естественно, рассказал, что именно в таких случаях возят под сиденьем шофёры в России.
Обсудили мы и различные устройства старинных дубинок – я в австрийском городе Линце на блошином рынке купил дубинку полицейского австро-венгерской империи. На вид это изящная тоненькая палочка, сделанная из туго скатанной в ролик свиной кожи.
Но никак не деревянная палка, похожая на ножку стула.

Хозяин магазина, который представился как Дэвид, показывал мне свои сокровища. Обсудили мы и технологию торговли антиквариатом и псевдоантиквариатом.
В этом деле самое главное – не выставлять на продажу много сходных товаров. Скажем, в магазине должны висеть единственные часы. Или стоять всего одна китайская фарфоровая супница. Причём на видном месте, как будто это огромная ценность.
Должны соседствовать предметы дешёвые, и неожиданно – очень дорогие. Тогда покупатель подумает, что предметы, кажущиеся дешёвыми, действительно, именно столько и стоят, цены на них не завышены. Что, разумеется, не так.
Важен и цвет, и материал предметов, которые бросаются в глаза.
Среди тёмных деревянных столиков стояли три огромные пластмассовые фигуры, изображавшие американских джазистов в красных пиджаках.
Я сразу разобрался, кто есть кто: с контрабасом – Рэй Браун, с трубой и микрофоном – Луи Армстронг, с саксофоном - Чарли Паркер. «Есть и четвёртая фигура, – сказал Дэвид, – женщина, тоже темнокожая и в очках».
Элла Фицджеральд, – был мой безапеляционный ответ.
«ОК, я тоже так подумал, а вот как называлась эта группа?»
Не было такой группы, - ответил я. - Эти музыканты, по-моему, вместе не играли, да для группы был бы нужен ещё и барабанщик. Кроме того, Чарли Паркер здесь - взрослый человек, то есть это 50-е годы, а Луи Армстронг – молодой, это скорее 30-е... это значит, что фигуры не изображают один момент в истории.
Дэвид сказал, что фигуры он купил в Польше, они не стоят вообще ничего, но поскольку они такие огромные и красные и странные и всего якобы в единственном экземпляре, он уже одну партию продал и вот ему привезли новую.

Как обычно, я не смог уклониться от разговора о проблемах реставрации.
Реставрация – это ремесло, призванное скрыть то немилое нам всем обстоятельство, что всё вокруг нас – конечно и преходяще.
Реставрация – это компенсация безжалостности времени, это желание иметь в руках ощутимо вечное, желание жить в вечности: кажется, что отреставрированный объект становится навечно отреставрированным, он спасён, отныне он таким будет всегда.
Понятное дело, что реставрация вовсе не сохраняет пожухший и выцветший объект, но его воссоздаёт, иными словами – ликвидирует остатки того, что было раньше, и строит на его месте нечто совершенно новое.

В реставрации мебели существует немало меня возмущающая практика: удалять старый лак вместе с тонким слоем дерева, от этого поверхность сразу становится светлой, как бы новой. И главное – честно деревянной.
В современных жилищах доминируют светлые предметы, а не тёмные, стены современных комнат – белые. Потому светлая мебель «смотрится лучше».
На мой взгляд, делать из старой потемневшей мебели светлую, - это просто вандализм.
Дэвид со мной согласился и рассказал такую историю.
На мебельном рынке одно время он продавал не столько мебель, сколько книги о «новом стиле мебели». Это был дурацкий фотоальбом, выпущенный несколькими крупными торговцами антиквариатом. Там расхваливались высветленные столы и комоды, показывалось, как они вписываются в светлый интерьер, как они хорошо сочетаются и с кафелем, и с домашними растениями и т.п.
Стоил альбом очень немного.
Через год, на том же самом рынке-ярмарке у Дэвида купили все светлые предметы. Люди практически задаром получили альбом, год его изучали и ахали, они поняли, что именно это и есть «красиво, модно и современно», а потом купили то, что в альбоме расхваливалось.
Дэвид: «Мне бы они не поверили, начни я тогда расхваливать эту мебель. Альбом стоил 2 фунта (вообще ничего, столько стоит билет в метро), но он сформировал вкус. И вот через год человек, поверивший пропаганде, которая стоит 2 фунтов, покупает за 800 сервант. А на самом деле, красная цена тому серванту – 200. И к ценной мебели он никакого отношения не имеет.
И я вижу сегодня – вот ходят осторожные парочки, всё кажется им поначалу неприятно дорогим, они не решаются ничего купить и ограничиваются «на первый раз» брошюркой с фотографиями и пояснениями.
Они съедают наживку. Они получили бесплатное знание и потом платят большие деньги за непонятно что.
Но именно так это и функционирует».
Я привёл аналогичный пример из своей практики: человек получает бесплатное «введение в курс дела» в виде текстика на каком-то интернет-сайте, и после этого долго вкладывает деньги в звуконосители.
Дэвид согласился, что это – точно та же самая безошибочно работающая коммерческая модель.

Ещё он мне рассказал, что раньше в Диле была знаменитая морская академия, её здание до сих пор стоит. Жители города на дух не переносили моряков. Ненависть к морякам – высокомерным, агрессивным и столичным – и составляла всё содержание эмоциональной жизни города в течении многих лет.
А потом академию закрыли и жители перестали смотреть единым фронтом на врагов-моряков, а повернулись лицами друг к другу. И наконец заметили друг друга. Напряжение спало, появились иные темы для разговоров, вообще жизнь стала более человеческой.

И тут я вдруг вспомнил погибших матросов и спросил, что это за церковь такая сожжёная.
Дэвид подтвердил мои подозрения: бомба ирландских террористов взорвалась перед церковью. Собственно, это был район казарм, в которых жили курсанты морской академии. А потом какие-то ребята бросили в окно недействующей церкви бутылку с зажигательной смесью, и церковь сгорела. Ребят не нашли.

А почему тогда церковь не отремонтировали? – спросил я.
«Ты понимаешь, - сказал мне Дэвид, - какая странная история... После этого поджога стали быстро сносить бараки и теперь там строят новый жилой квартал. И церковь стоит как бы на дороге. Её тоже наверное снесут. В любом случае лоббисты строительных фирм не дают эту церковь отреставрировать... И у нас в городе поговаривают, что пожар в церкви был на руку лоббистам, без пожара они бы церковь снести не могли... в общем, ходят слухи, что церковь сожгли в интересах хозяина земельного участка. И получается совсем уж мерзкая история...»

 

Второй любопытный разговор состоялся в другой антикварной лавке.
Речь шла о русской мафии, которая облюбовала себе островок недалеко отсюда, о Романе Абрамовиче и футбольном клубе «Челси». Тут в магазин входит ещё один покупатель, потрёпанного вида мужичок. Степенный хозяин магазина представляет меня: «Вот, смотри, мой молодой русский друг из Кёльна».
Посетитель: «Кёльн – красивый город».
Я: «Был красивым, но бомбардировщики Черчиля разбомбили всё, кроме собора. Всё остальное пришлось строить с нуля, и теперь город выглядит ужасно».
Посетитель заорал: «А что фашисты здесь устроили? Сколько городов они здесь разбомбили?»
Я заорал в ответ: «А сколько всего они разбомбили и взорвали в России?»
Хозяин магазина: «Да, всё так, зато русские убили Гитлера. Вот американцы сегодня говорят, что это они выиграли войну, но мы этой пропаганде не верим, мы знаем, что это русские выиграли войну».
Я обнял хозяина магазина и его друга, отдал четыре евро за покрытый патиной старинный театральный бинокль и вышел на улицу в состоянии, близком к шоку.

 

Посетил я и показавшиееся мне нелогичным и каким-то неторжественным церковное кладбище церкви Святого Георга, которая находится в самом центре Дила.
За церковью – огромное прямоугольное поле, на котором лишь растёт трава и стоят несколько деревьев. Очень похоже на так называемый «английский парк». Никогда бы не подумал, что английский парк - это просто кладбище.
Поле обнесено высокой кирпичной стеной. И к стене – со внутренней стороны - привалены могильные плиты, они стоят плотно, буквально плечом к плечу.

Я спросил у садовника: неужели старые могилы перекапывают и надгробные плиты приваливают к стене?
«Нет-нет, - ужаснулся он, - так всегда и хоронили. Кладбище – оно и идёт вдоль стены».
Я посмотрел под ноги: между стеной с плитами и дорожкой для посетителей было два метра ровного зелёного газона и никаких могильных холмов.
Камни были старые и позеленевшие. Многие надписи не читались. Я нашёл несколько камней начала 18-го века.

 

 

Дорожка рядом с другой церковью (она - справа). Между деревьями в глубине - сизый дым (и запах сжигаемой листвы). Я пошёл посмотреть, прошёл через пару калиток, понаблюдал синий дым, валящий из груды листьев, был крайне нелюбезно спрошен нестарым служителем культа, что я тут собственно делаю. "Дык, сизый дым смотрю". Пшёл вон, типа.
Строго.
Не-е, когда "пшёл вон" это не расслабленный провинциальный парадиз, а закомплексованный столичный империализм, решил я.

Надпись на стене пандуса (пологий наклон, на который можно въехать на автомобиле). Заросшая деревьями автостоянка универмага перед городским жд-вокзалом.
Как я понял строгое указание, распитие спиртных напитков не то чтобы запрещено само по себе, но запрещено, если об этом вам заявляет полицейский в форме.

 

 

Из поездки в Дил я вынес три урока или, скорее, три мысли, меня немало озадачивших: одна пустяшная, одна – историческая, одна – геополитичекая.

Пустяшная мысль состоит в том, что лучшее пиво в мире варят, похоже, в графстве Кент, это как раз юговосточная часть Великобритании. Тут существует так называемое сезонное пиво: зимой варят зимнее, весной – весеннее, летом – летнее, осенью – осеннее. Варят из свежесобранного хмеля. По вкусу оно очень лёгкое. Пьёшь его, будто вдыхаешь свежий горный воздух, очень необычное ощущение. Его варят здесь со времён средневековья и больше нигде в Великобритании его нет.
А в остальной Европе про него и не слышали.

Историческая мысль состоит в том, что, как я уже сказал, главное событие 20-го века – по мысли американцев – это их победа над фашизмом.
Об этом, как мне не раз было с возмущением заявлено, прямым текстом говорят по британскому телеведению, я сам, к сожалению, этого не слышал: телевизора у меня не было.
Я, не веря своим ушам, слушал рассказы о том, что по британскому телевизору уверяют, будто современная война с терроризмом имеет такое же значение для формирования нового мира, как в своё время и война с фашизмом. Американцы победили фашизм и тем самым установился новый порядок в Европе и во всём мире. Так и теперь американцы победят терроризм и тоже возникнет новый порядок.
Тезис, безусловно, сомнительный и крайне демагогический, но я вдруг осознал, что вопрос о том, кто победил во второй мировой войне и что за времена после этой победы настали, сегодня крайне актуален.

И третья мысль – геополитическая – примерно такова: город Дил – это настоящий третий мир. Это очень бедный город, тут необычайно высокий уровень безработицы. Это шахтёрский город, но шахты закрылись, население обнищало, и город обветшал.
В Лондоне сэндвич с помидорами и куском ветчины стоит три фунта 50 пенсов, то есть около шести евро. В Диле та же самая конструкция – при этом более крупная и вкусная, поскольку местного кустарного изготовления – стоит всего 50 пенсов, меньше одного евро.
Но ведь это очень типичная ситуация именно для стран третьего мира.
Граница между первым миром и третьим миром проходит вовсе не по государственным границам. В самом настоящем первом – якобы таком благополучном и богатом - мире огромные массы народа живут в крайней нужде. И что характерно, продукты в таких местах – да-да, просто реальные булки, ветчина, яблоки и пиво – вкуснее и сытнее, пейзажи – милее сердцу. И даже люди кажутся более задушевными.

Кстати, именно поэтому Джон Тилбёри и поселился в Диле.
Он родился в Лондоне и всю жизнь там прожил. Но он ненавидит чванливый и бешено дорогой Лондон, он просто не может заставить себя туда поехать.
Он меня спросил: «Андрей, а есть ли в России какой-нибудь город, который мог бы стать побратимом Дилу? Знаешь, какой-нибудь маленький, провинциальный, никому не известный город... в котором нет Макдональдсов?»

 

апрель 2004