Музпросвет

Подвожу я итоги прошедшего года далеко не в первый раз, и каждый раз думаю: на что именно я кидаю взгляд назад?
И мне кажется, что всякий прошедший год вспоминается не тем, что в нём услышалось, а тем, о чём подумалось. А поскольку мысли не плавают в голове как несвязанные друг с другом рыбки, а, скорее, слипаются в своего рода кораллы и рифы, то и говорить надо (в идеале) не об отдельных мыслях, а о картине музыкального мира, какой она воспринималась в прошлом году.

Общее впечатление такое, что пришедшее в музыку новое поколение – это поколение певцов-сочинителей песен: поют повсеместно, охотно и во всё возрастающих количествах.

Среди потока новых групп критики отмечают две струи: во-первых, это грувоносные рок-группы, то есть делающие заводную нетяжёлую гитарную музыку, под которую можно танцевать.
Это в своём роде наследники лихого и стильного нью-вэйва, скажем, Franz Ferdinand, Phoenix, Xiu-Xiu, The Killers, Le Tigre. Внутри этой музыки спрятался хаус-бит. Чуть больше стиля и тоски, и чуть медленнее темп – и получится отмеченная многими группа Interpol.

Вторую струю условно называют «антифолк». Это молодые и, как правило, американские коллективы, участников которых в Европе воспринимают как своего рода новых хиппи, заблудившихся в пейзажах и лабиринтах своих душ.
Список имён длинен: Devendra Banhart, Joanna Newsom, Animal Collective, White magic, CocoRosie, Currituck Co., Black Dice, Six Organs Of Admittance, Last Town Chorus...

То, что они делают, похоже на всеядный психоделический рок: все границы исчезли, можно бродить где угодно и жевать листочки с любого дерева.
Они совершенно не ориентированы на шик, на танцы, на дискотеки, на заводные ритмы для стильной молодёжи, на музыкальные журналы – то есть они пишут музыку для себя, медленно карабкаясь на свою собственную гору.

Стилистически и акустически они очень различны – однако, по слухам, их интересует классический сонграйтинг – то есть сконцентрированный до афоризма короткий рассказик, положенный на проникновенную мелодию. В распоряжении современного музыканта куда больше выразительных средств, чем было раньше, музыкальные пространства стали куда более проницаемыми, заборы развалились, оттого классическое песнеписательство и приводит к причудливым результатам.

К новым песням саунд не прилагается, новые песни, скорее, прорастают сквозь саунд. В саунде, как в прихотливой игре теней от пересекающихся веток в лесу, угадываются контуры песен.

По слухам, участники этих коллективов друг с другом знакомы и называют себя The Family - то есть «семья», по другим слухам, все они блуждают сами по себе.
Я не думаю, что круг этих музыкантов можно очертить с определённостью, вряд ли за ними стоит какая-то одна идея, ведь писать странно звучащие песни, напоминающие одновременно много что, – это никакая не идея.

Похоже, что новых музыкантов объединяет значительно расширившееся пространство для манёвра, и конечно же то, что мне хочется назвать музыкальной грамотностью.
Речь идёт не о семплировании звучания, скажем, индонезийского гамелан-оркестра: такие группы как Xiu-Xiu или Melted Men играют на живых металлических гонгах и понимают, как эта музыка устроена внутри себя.
То же самое относится и к свободному джазу. Не тембр саксофона интересен в качестве экстравагантной акустической краски, и не сумбур и хаос рвущихся в разные стороны сольных партий, но сам принцип импровизации.

Очень хотелось бы верить, что этот интерес к импровизации, с одной стороны, и к законам языка далеко друг от друга отстоящих музыкальных явлений, с другой, является отличительной чертой текущего десятилетия.
Ведь прошло уже пять лет с начала 2000-х годов, сейчас, казалось бы, должно уже проясниться, что в этом десятилетии значительного и ценного, что определяет его лицо.
И похоже на то, что эти самые не очень понятные новые сонграйтеры и есть то самое, на что оказалось способным наше десятилетие.

В прошлом году немало удивила песня гамбургского музыканта Жака Пальмингера (Jacques Palminger)«Немецкая женщина».
Штучный, что называется, товар. Такого не может быть много. И не надо такого много.

+ + +

А о чём думалось в этой связи в прошедшем году?
Поэт сказал, что саунд – это самое главное, что есть в музыке. Саунд – это акустическое пространство музыки, это материальное, тактильное ощущение от музыки, то есть то, что в музыке можно было бы потрогать, погладить, поцарапать, если бы она была доступна не только нашим ушам, но и нашим рукам.

Московский литературный критик, поэт и писатель Лев Пирогов – мой друг и единомышленник – обратил моё внимание на следующее архиважное обстоятельство. Слово «саунд» в современной музыке понимается как нечто, что можно сделать здесь и сейчас, организовать, синтезировать, собрать из готовых частей. Ещё говорят о саунд-дизайне: взяли ритм, взяли бас, натравили фильтр на осциллятор, собрали коллаж.

Это похоже на джинсы, которые искусственно обесцветили и протёрли в разных местах, ориентируясь на представления о том, что это модно, стильно, современно. Это саунд штанов. Подделка под старину. Декоративное разбрасывание искусственных пятен и полос.
Но искусственно (и как следствие – неуклюже и бессмысленно) протёртые штаны бесконечно далеки от настоящих старых штанов. В старой одежде всё не просто так – и её покрой, и её когда-то бывший новым и ярким цвет.
Её складки и помятости – следы тела реального человека, и её протёртости говорят не только о выпирающих конечностях человека, но и о качестве ткани, а также о том, насколько часто эта одежда была ношена.
Очень много того, что одновременно, долго и нецеленаправленно действовало на старое пальто или старые ботинки, старый дом или старую книгу.

И что получилось в результате? Можно ли это назвать саундом?
Нет, объяснил Лев Пирогов, оставим лучше слово «саунд» за новоделом, дизайном и стилизацией, а результат долгого органического притирания и протирания, проживания, изнашивания и настраивания не будем называть никак.

Какое отношение всё это имеет к музыке?
Самое прямое. Музыкант оказывается не тем, кто прихотливо и изобретательно располагает пятна акустических событий, а тем, кто протирает и проживает свою музыку как пальто или ботинки.

Отношения с музыкой – долгий процесс жизни в ней. Не надо настраивать поверхность музыки, она как-нибудь сама собой настроится, надо жить с музыкой, тереть музыку о свою жизнь, взрослеть и стареть вместе с ней, в некотором смысле – не замечая её, не придавая ей особенного значения.

Идеалом – для нас практически недостижимым – является конечно традиционная музыка, она имела возможность вырасти, состариться и притереться и к жизни человека, и к музыкальным инструментам, и сама к себе.

Отношение к звуку как к материи, к веществу, которое сопротивляется тебе и которому сопротивляешься ты, время от времени всплывает в разговорах с некоторыми, наиболее проницательными музыкантами.
Об этом прямом и непосредственном контакте с материальностью звука и жизни рассказывал мне Ноэль Акшоте – французский гитарист-импровизатор, собравший вместе людей, записавших диск Cabaret Moderne.
На нём есть каверверсия песни «Радиоактивность» Крафтверк. В оригинале звучат, естественно, аналоговые синтезаторы. Здесь же мы слышим аккордеон, гитару, старые скрипучие инструменты. Очень ощутимый звук, про который хочется сказать, что он не собран из кусочков, а реально дышит и шевелится, то есть существует.
Но настоящий шок Cabaret Moderne – песенка «Белла чао».

+ + +

На самом деле, не понятно, откуда берётся музыка, про которую думаешь, что она сама собой такой выросла, срослась, состарилась и перекосилась.

В любом случае, мы не хотим ждать ещё пару сотен лет, пока сонграйтерский поп или какой-нибудь там хэвиметал достигнут зрелости и мудрости индийской, индонезийской или марокканской музыки.

Не могут ждать и музыканты, им нужно что-то делать прямо сегодня.
Поэтому, похоже, единственный возможный путь – медленно прорастать сквозь материальную толщу уже существующих звуков и музык, медленно прогрызать и пережевывать музыкальную массу. Музыканту приходится своей душой – которую в этом случае надо мыслить себе в виде вполне материальной лопаты – разгребать вокруг себя всяческие акустические и стилистические завалы.

Хотелось бы думать, что чем-то подобным и занимаются новые сонграйтеры.

Но на самом деле, далеко не только они.

Альбом скандинавского неометал-проекта Noxagt «Iron point» показался своевременным.

+ + +

Очевидно, что в прошедшем году вышло много любопытной музыки. Более того, есть такое впечатление, что музыка в целом просыпается после зимнего сна.
Это музыка не вполне новая – то это джаз, то блэкметал – но сегодня она уже не кажется заведомо проехавшей, прокисшей. Компакт-диски лейбла Southern Lord (это настоящий блэк и дум, и длинные волосы, и истошные вопли, и гитарные запилы, и тяжёлые песенки на полчаса) продаются в модных музыкальных магазинах и звучат в радиопередачах о новой любопытной музыке.

Прокисшим сегодня кажется то, что недавно казалось ловким и модным.
Я слышал по немецкому радио интервью с какими-то ребятами, делающими нью-джаз. Они с некоторым удивлением говорили, что весь их лаунж – это ресторанная музыка, причём даже не сегодняшняя, а годов этак 50х-60х, в те времена она отлично прижилась бы на коктейль-парти. Старые грампластинками с лёгкой развлекательной эстрадой – на их обложках непременные девушки или усатые дяденьки в пиджаках – до сих пор продаются в огромных количествах на блошиных рынках. Говоривший молодой музыкант был явно смущён тем обстоятельством, что логика развития его музыкальных пристрастий привела его в лагерь, уже много десятилетий служащий объектом насмешек.

В любом случае, характерно то, что нью-джаз и лаундж сегодня воспринимаются уже не в качестве наследников каких-то тенденций 90-х годов, но – в качестве возвратившейся лёгкой коммерческой эстрады.

Слышал я по радио и два немецких коллектива, поразивших меня в самое сердце – я был за рулём, потому записать названия групп не успел, а вспомнить не удалось. Так вот одна группа пела один в один как Боб Дилан начала 70х годов. Невероятно. Вторая группа пела один в один как Джон Леннон тоже 70х годов. Голос, тембр, интонация, мелодические ходы, музыкальное сопровождение – невозможно спутать. При этом ребята, как я понял, вполне взрослые, искренние и честные. Говорят, что так у них получается само собой, они никаких усилий попасть именно в этого музыканта не прикладывали.
Это странное явление, очевидный живой клон, который отрицает, что он чья-то копия. Я не понимаю, как так может происходить. Неужели можно так прорасти сквозь чужую музыку, что уже не замечать её на себе?

Немало порадовал в прошлом году электро-энтертейнер Gonzales, записавший альбом фортепианных пьес. Грустны и проникновенны эти французские шансоны без слов. Что-то держит эту музыку вместе.

+ + +

А вот ещё о чём думалось в прошедшем году: как следует относиться к музыке? Развлечение ли она или же что-то большее? Нужно ли стремиться зацепиться ухом и душой за как можно большее количество разнообразных музык? И если нужно, то зачем?

Мне очень кажется, что люди, музыку слушающие, в музыку влипли, попали в зависимость от неё. Существует много разных зависимостей, кто-то влип в какую-то одну эпоху или даже в какую-то одну интонацию голоса, кого-то тянет иллюзия радикальности и экстремальности, кого-то гонит вперёд охота к перемене мест.

Раньше меня возмущало потребительское и узколобое отношение к музыке, сегодня те, кто способен жить, подолгу не вспоминая о существовании музыки, кого не давит пустота и тишина вокруг, вызывают у меня, скорее, зависть.

Я смотрел недавно на новогоднюю ёлку, увешанную шарами и гирляндами так, что на ней места живого не было, и думал: «Вот если относиться к этой ёлке как к мебели, как к предмету из ряда шкаф, стул и вешалка – разве не покажется она нам тогда странной и причудливой? На неё невозможно ничего повесить – какая же она вешалка, на неё невозможно сесть – какой же из неё стул?
Можно рассмотреть её в другом ряду – в ряду картин или статуй. Если сравнить новогоднюю мигающую красными огнями и увешанную мишурой карлицу-ёлку со скульптурой Микеланджело – белой, гладкой, большой и серьёзной? Тоже ерунда получится. Ёлка и тут окажется уродом.
А возможно, и к музыке можно относиться так же как мы относимся к трёхмерным объектам, к той же ёлке? То есть не требовать от всякой музыки того, что мы получаем от какой-то одной? Странность и нарочитая нечеловечность любой музыки, как и ёлки, – дело преходящее, то есть зависящее от привычки и угла зрения».

Если бы существовала номинация «самая милая подделка прошлого года», я бы предложил французское трио Nouvelle Vague с альбомом каверверсий панк и нью-вэйв-хитов, сделанных в духе боссановы.

январь 2005