Количество турецкой музыкальной продукции просто ошеломляет. Это ряды компакт-дисков и настоящие Гималаи кассет. Вообще говоря, это два разных рынка.
Кассетами торгуют на улице – в районе большого базара и голубиной мечети - прямо с лотков, как фруктами и нижним бельём. И того, и другого в Стамбуле тоже в избытке.
На огромном фанерном поддоне, установленном на двух колёсах, разложены сотни кассет, вся музыка - исключительно местная. Стоят две маленькие колонки и удивительно вида магнитофончики: это крашеные коричневой краской металлические коробки, на верхней стороне которых укреплён лентопротяжный механизм и четыре кнопки.
Звук такая саундсистема издаёт довольно неприятный, впрочем, делать вывод, что вся эта музыкальная продукция – халтура и дилетантщина, я бы не стал. Судя по названиям фирм, в одном только Стамбуле действуют десятки лейблов, все музыканты, число которых не поддаётся учёту, естественно, профессиональные. У многих из них число выпущенных кассет перевалило за десяток – на многих кассетах стоит порядковый номер. Кассета стоит чуть больше миллиона турецких лир – то есть около трёх американских долларов.
Вдоль крутой каменной улицы, идущей вверх к Галатской башне, расположены музыкальные киоски, в которых торгуют не подростки, а серьёзные мужчины. Напротив киосков – охраняемый полицией вход на улицу красных фонарей. Я заглянул в щёлку и увидел в витрине первого дома полную немолодую женщину в закрытом чёрном купальнике. Над ней горела очень мощная голубая лампа дневного света. Кожа женщины казалась белой, как мел, по-видимому, именно в этом и состоял смысл освещения. Надо заметить, что в мясных отделах турецких магазинов горят красные лампы, чтобы мясо казалось прямо-таки окровавленным.
Вдруг из-за моей спины низким басом запел сильно искажённый мужской голос. Я вернулся к киоску. К моему изумлению, к обычному сопровождению на сазе – это традиционный струнный инструмент, похожий на лютню – время от времени присоединялся очень низкий и разрывающий душу гул на одной ноте. Я постоял-постоял, потом набрался смелости и просунул голову в будку.
Усатый и на вид непростой человек не владел ни одним из известных мне языков. Но кассету мне всё-таки милостиво показал. «Абдулла Папур» прочитал я. Я уже знал, где в Стамбуле продаются компакт-диски, и решил, что мне, наверное, лучше купить компакт-диск.
Когда я добрался до музыкальных магазинов – а это примерно два километра от улицы красных или, лучше сказать, синих фонарей - я к своему изумлению выяснил, что никто из продавцов ни разу в жизни не слышал имени Абдуллы Папура.
Наконец, один из продавцов с очень большой неохотой объяснил мне, что Абдулла Папур, действительно, существует, но он поёт для населения южной Турции, а в Стамбуле продаётся музыка, которая обращена ко всем туркам.
Объяснение показалось мне странным, я решил, что Папур – это представитель турецкого этно-андеграунда, высокомерные стамбульцы держат его скорее за провинциала. Иными словами, я понял, что это то, что мне надо: на следующий день я опять проделал путь по тесной вертикальной улице, мощёной камнем, и купил кассету.
Самое сильное музыкальное впечатление от Стамбула я бы сформулировал так – внезапно я почувствовал себя свободным от той неуклюжей галиматьи, которая зовётся современной западной музыкой.
При этом говорить, что западная музыка в Стамбуле начисто отсутствует, конечно, нельзя.
В глаза постоянно бросаются молодые люди – как правило, довольно интеллигентного вида и достаточно взрослые, - которые одеты в чёрные майки с надписями «Iron Maiden». Встречаются и названия других тяжёлых команд – но «Iron Maiden» встречаются чаще всех. Я это явление проинтерпретировал так: во-видимому, это представители местной культурной оппозиции, демонстрирующие альтернативный образ мысли и озверевшие от играющей на каждом углу восточной музыки.
На улице Иштиклал Чаддеси расположен центр западной жизни по-стамбульски, это местный Бродвей (впрочем, как выглядит нью-йоркский Бродвей, я не знаю). Здесь как раз и находится масса магазинов с компакт-дисками. Больше нигде в городе компакт-дисков встретить практически невозможно.
Иштиклал Чаддеси замечательна не тем, что на ней находятся магазины, торгующие повседневной одеждой спортивно-американского типа, а тем, что по улице с утра до поздней ночи валит толпа молодого народа. Люди очень веселы и прекрасно себя чувствуют, рады на других посмотреть и себя показать. Такого рода энтузиазма и заразительной жизнерадостности при хождении мимо витрин я в Европе, честно говоря, не встречал.
В витринах музыкальных магазинов, как правило, два плаката: Том Уэйтс и Рики Мартин – старый американский урод и молодой бразильский красавец.
В самих магазинах можно найти и американский джаз, горы саундтреков к западным фильмам, кучу музыки в стиле Элэнис Морисетт-Мэрайя Кэрри и, конечно, массу рока и металла. Компакт-диски с турецкой музыкой стоят 7-8 долларов, а с западной – в два раза дороже, то есть, столько же, сколько и на Западе. Имеется в виду, что это оригинальные диски.
Видел я на улице несовершеннолетних детей, торгующих явными бутлегами U2 и Offspring, но поскольку продавцы затравленно озирались, я понял, что торговать пиратскими компакт-дисками в Стамбуле небезопасно.
Если я не ошибаюсь, компакт-диски расходятся плохо, я провёл в музыкальных магазинах много времени, но не видел ни одного человека, покупающего компакт-диск, тем более что вся музыка дублируется на кассетах.
В каждом магазине есть стопка компактов, связанных с революционным прошлым человечества. Когда я увидел обложку «Best of Communism №2» - «Лучшее из коммунизма, вторая часть», я чуть не сел на пол. Под надписью изображён суровый Владимир Ильич. Масса компактов с портретом Че Гевары на красном фоне. Внутри – революционные и партизанские песни, начиная от вьетнамских и китайских, вплоть до русских, албанских и латиноамериканских. Есть песни протеста индейцев США и марши левых террористов из РАФ.
Турецкие компакт-диски довольно неплохо записаны – акустические инструменты звучат довольно натурально, а вот кассеты – это какой-то ужас, очень много искажений.
Порадовало меня – музыкального шпиона – и турецкое телевидение. Всего программ сорок штук, это вместе с кабелем. Мне показалось, что половина из них – это музыкальные каналы. Их какое-то просто невероятное число. Есть масса турецких, разумеется, MTV, плюс несколько европейских, скажем бельгийский и испанский каналы. Я первый раз в жизни услышал рэп на испанском языке. Оказалось – ничего особенного. Западной поп-музыки – вроде Мадонны, Вилли Смита или новых гитарных групп – больше, чем достаточно.
Местные поп-видеоклипы сделаны довольно примитивно и пафосно, в духе советской «Утренней почты».
Гитарные аккорды и техно-бас очень плохо удерживаются в турецких песнях: только-только ритм начинает по-восточному усложняться, а мелодия взвиваться, как от западных штампов не остаётся и следа – они возвращаются лишь в конце номера.
Разница между поп и не поп-музыкой слышна очень ясно. Существует и чёткое деление между музыкой классической и музыкой народной.
Народной, как я понял, считается всё, что не интересует молодёжь и не восходит к придворной музыке османских султанов.
Эта самая народная музыка - живая и энергичная. Если музыкант в телевизоре сидит в пиджаке и галстуке, значит, это классическая музыка, а если пиджак есть, галстука нет, а верхняя пуговица рубахи расстёгнута – значит, народная. Я вполне отдаю себе отчёт в идиотизме некоторых своих наблюдений, но такова уж судьба путешественника, который очень мало что видит, и ещё меньше понимает. Телевизионный и радио-эфир забит мужчинами, поющими песни собственного сочинения.
Есть, конечно, в Турции и более народная музыка, если так можно выразиться. Всемирно известный центр кустарного музыкального творчества находится в Анатолии.
Они должны донести до слушателя атмосферу Стамбула первой трети нашего столетия. Здесь якобы протекала бурная столичная жизнь, цвело местное танго, берлинская богема с удовольствием ездила прожигать жизнь в шикарный Стамбул.
Певицу зовут Ёздал Орхон. У неё проникновенный и серьёзный голос. Как только я его услышал, я сказал продавцу – симпатичному молодому парню: «да-да, вот такую классическую музыку я ищу». Продавец хитро усмехнулся и объяснил, что альбом содержит музыку, специально написанную для первых турецких послевоенных рекламных роликов, которые шли по национальному радио.
Не устану повторять: своим первым впечатлениям в далёких странах верить никак нельзя, а уж тем более – делать из них далеко идущие выводы.
С особым пристрастием я искал музыку чисто религиозную. Мне казалось – это самое крутое и радикальное, что в музыкальном смысле существует в Турции, ведь светская турецкая музыка очень мягка, с большой любовью сыграна, декоративно разукрашена и вовсе не агрессивна.
Не очень понимая, что скрывается за обложками компакт-дисков и кассет, я накупил массу акустической религиозной пропаганды, которую сумел оценить только вернувшись домой. Но удалось мне ухватить и несколько часов настоящего чтения Корана. Правда, в домашней стереосистеме эти звуки производят совершенно иное впечатление.
Мне ужасно повезло и я видел, как это происходит в жизни.
Во дворце султана (то есть в музее) в зале, где выставлены святыни ислама – письмо Мохаммеда, отпечаток его ноги, волосы из его бороды - в углу в застеклённой будке сидел очень сосредоточенный человек лет тридцати пяти в чалме и в синем халате. Перед ним лежала толстая книга. Не замечая, казалось, толпу посетителей, которые, громко перекрикиваясь друг с другом и со своими детьми, толпой шли мимо экспонатов, он громким голосом читал Коран.
Нельзя сказать, что он не замечал туристов, как раз наоборот, силой своего голоса он сохранял от поругания реликвии, выставленные на обзор. От чтеца шёл энергетический поток необычайной силы.
Я мысленно пожелал ему победы над тьмой невежества и вышел на ватных ногах.
Над ними носятся чайки, похожие на мотыльков над лампами. Кричит муэдзин, его голос отражается от домов. Голос сильно искажён – на минаретах установлены обычные мегафоны, одновременно и с соседних мечетей доносятся призывы к молитве. Всё это – более, чем стереоэффект.
Между отдельными фразами муэдзина – долгие паузы. В саду перед мечетью Султана Ахмета, где я как парализованный внимал всему происходящему, работала и автоматическая установка полива деревьев. С лёгким металлическим звоном вращалась поливалка. Листья деревьев шуршали в струе воды. За спиной смеялись бессмысленные туристы. Неожиданно вновь начинал надрывно кричать муэдзин.
Такой, так сказать, эмбиент зафиксировать и унести с собой невозможно. Ни фотография, ни магнитофонная запись не способны передать ощущение пространства, его наполненность, его сложность, его энергию.
Меломан привыкает к тому, что звук сразу выпускается в консервированном виде и всегда может быть практически без потерь воспроизведён. Увезён хоть за тысячи километров, и ничего с ним не будет. Я уже не говорю о том, что у всякого меломана есть свой любимый консерв, ценность которого никаких сомнений не вызывает.
Мне, с одной стороны, было ужасно жалко Европу, дошедшую до такой жизни, а с другой стороны я думал: так ей и надо.
лето 1999
Участь туриста (как бы послесловие)