Музпросвет: Helgoland

Группа Helgoland существует с 1993 года, то есть почти десять лет.
Helgoland – это остров. До него можно добраться от Гамбурга на пароходе. Никаких особых причин называть коллектив именно этим именем не было, музыкантов ничего с ним не связывает. Мне было сказано, что существует традиция географических названий: такие группы как Texas, Kansas, Chicago, Alaska, America, Europe... Хорошая традиция.
Я парировал, что тогда надо было называть группу Deutschland. Музыкантов моё предложение смутило.

Ваша группа – это как бы музыкальная энциклопедия.

«Да, у нас много лиц», - спокойно соглашается барабанщик Мишель (Michele Avantario).
«Не настолько и разные эти маски, - пожимает плечами гитарист Дуглас (Douglas S. Patton). – Можно говорить «разные», когда они не имеют отношения друг к другу и непонятно, откуда берутся. Но наши композиции друг друга дополняют, тихие вещи противостоят громким, гармоничные – тем, в которых звук сильно искажён... Я думаю, вполне можно представить себе некую персону с такого рода характером».

Полистилистика была характерна для вас с самого начала, или вы постепенно пришли к этой идее?

Басист Руди (Rudi Burr): «Постепенно...»

И что же было с самого начала?

«Сначала была смесь из ... металла, сложного металла... и немного импровизации. Потом импровизации становилось всё больше и больше. И дело дошло до того, что у нас появилась масса очень коротких и очень жёстких пьес. Все они были сочинены и разучены, то есть импровизациями уже не являлись. Все они были в одном стиле... не знаю, как его описать... короткие, быстрые... рок стиль... масса брэйков, изломов. Наши концерты длились по 20 минут».

«И лишь году в 1996-ом – продолжает барабанщик Мишель, - с появлением у нас клавишника Гуннара, мы постепенно пристрастились к более продолжительным композициям, длинным мелодиям, более медленным темпам, более простым ритмам, уменьшили количество брейков, чаще стали использовать размер четыре четвёртых, громкость звука снизили... но всё это – через четыре года после создания группы».

Вам удалось добиться успеха с вашим оригинальным саундом, в качестве странной металлогруппы?

«Нет. Правда, в самом начале о нас очень много писали. А потом бросили. Но первые полгода мы были любимцами журналистов – в самом сердце поп-столицы, как они называли Гамбург, появились мы, мы не пели по-немецки, мы вообще не пели... и не имели отношения к гамбургской музыке. Сначала это казалось нашим большим преимуществом – эдакий курьёз... Но потом нас как-то сразу перестали замечать, новым роком занимались такие группы как Tocotronic, мы как более навороченные и жёсткие не имели шанса».

Откуда у вас появился интерес к техно, электронике? Вы пережили какой-то кризис и в результате взялись за электронику? Ведь, как правило, хардкор-группы не начинают сами собой играть электро-поп.

«Мы никогда не имели никаких предубеждений против электроники – поднимает брови Руди. – Я не усматриваю никакой пропасти между электроникой и всем остальным. Мы всегда интересовались компьютерной, электронной музыкой, записывали её, но долгое время не выпускали. Раньше мы на наших концертах просто проигрывали плёнку с нашими электронными вещами, потом мы решили, что это неинтересное теперь мы пробуем играть всё в живую. Электронных пьес на последнем альбоме – больше половины.
Да, с точки зрения рынка, электроника и инструментальная музыка разделены, компакт-диски стоят в разных отделах, но это обстоятельство нас ни к чему не обязывает».

«Можно сказать, что переломный момент всё-таки был, – задумался Мишель, – когда мы купили себе компьютер и наш приятель показал нам, как работают аудио-программы, и как с их помощью можно искажать звук... Но компьютер вовсе не открыл нам новые горизонты, каждый из нас всю жизнь собирает грампластинки, каждый из нас имеет свои пристрастия... Мы делали металл, потому что мы любили его сильнее всего, а, может быть, это то, с чем все были тогда согласны».

Я поинтересовался, насколько Джон Зорн и Майк Пэттон – то есть американские мастера контрастного стилистического душа – повлияли на Helgoland. Ребята меня уверили, что крайне тепло относятся и к Джону Зорну (Naked City, Painkiller) и к Майку Пэттону (Mr.Bungle, Fantomas).
Моё заявление, что комбинация металла и easy listening надоела и перестала действовать, вызвало у них сомнение.
Тогда я решил зайти с другой стороны.

Очевидно - сказал я, - что и металл и кантри кажутся не похожими друг на друга только поверхностному наблюдателю, но шеф Металлики Джеймс Хэтфилд слушает дома только кантри, и примеров такого сорта – масса, то есть в своей сути – это одно и то же.

«Вообще-то мы не вычисляем, какой стиль контрастирует с каким – задумался Руди, - мы, работая над какой-то конкретной пьесой, развиваем её независимо от всех остальных, пытаемся выяснить её внутреннюю логику. И внутри себя каждая пьеса устроена довольно однородно, никаких стилистических изломов в них нет, это было бы очень манерно... Контраст возникает, только когда разные пьесы следуют друг за другом».

Меня заинтересовал вопрос виртуозности. Металлисты, как известно, - виртуозы. Вовсе не каждый гитарист способен играть металл. Speed Metal нельзя сыграть приблизительно, не будет того эффекта. Но и джаз – виртуозное дело. Если мы попадаем в сферу танго, вальса, регги – то и там существуют свои секреты мастерства. То же самое касается и электронной музыки.

Как одни и те же люди, играющие музыку в радикально разных стилях, могут это делать убедительно? То есть быть виртуозами?

«Не знаю, - удивился Руди. – Мы не очень большие виртуозы. Но мы и не карикатуристы».

Как же не карикатуристы, когда музыка лишь приблизительно напоминает тот или иной стиль?

«Это сказки музыкальных журналистов! – возмутился барабанщик Мишель, - если ты играешь металл, то техно у тебя не получится? Чушь собачья, все стили существуют как сегменты рынка, журналистам проще контролировать музыку, когда она определённо относится к тому или иному стилю, слушатели тоже загипнотизированы стилистическими рамками, которых на самом деле нет. Кто-то слушает брэйкбит и не хочет знать ничего другого? Это бред. Люди просто перестали слушать музыку, а занимаются лишь опознанием того или иного стиля».

Тут уж возмутился я.
Нет, это не бред. И стили вовсе не придумали журналисты. Дело в том, что специализация музыки привела к тому, что в различных музыкальных сферах идёт работа над разными проблемами. Скажем, человек, который слушает брэйкбит, развивает вкус к брэйкам, начинает видеть в них разницу, тот, кому милее даб – ориентируется на бас, на эхо... начинает слышать тонкие нюансы. Если ты вдруг решишь с бухты-барахты изготовить даб, нечто дабообразное, то у тебя, скорее всего, получится лишь имитация, и это будет прекрасно слышно. Журналисты тут не при чём.
Вот ваши рок-пассажи – это рок? Люди, которые рок слушают, сочтут ли их роком?

«Ты знаешь, по-твоему получается, что мы вообще ничего не можем играть, - засмеялся гитарист Дуглас. – Я пришёл в группу, чтобы играть рок, я хардкор-гитарист, но мои американские друзья от наших рок-номеров морщат нос, для них это никакой не рок. Чего-то не хватает, постоянно появляется что-то лишнее. Но мне наша музыка кажется интересной... может быть, я просто постарел. Хотя это, скорее, связано с размерами моего собрания грампластинок – когда у тебя становится очень много грампластинок, очень много, то ты вдруг перестаёшь понимать, почему ты должен воспроизводить саунд каких-то двух из них. Тебе становится можно всё».

«Игра со стилями – это вовсе не только экстремальные контрасты типа хэвиметал/кантри, думать так - было бы слишком большим огрублением дела, – включается в разговор клавишник Клеменс (Klemens Kaatz, он в группе совсем недавно). – Если ты изменение стиля понимаешь как резкий прыжок из стороны в сторону, как аттракцион, то это, конечно, быстро надоедает. Но ведь каждый стиль предполагает массу тонкостей. Внутри одного лишь джаза существует масса различий и ограничений, поэтому можно слегка изменить одну деталь, и сразу возникнет ощущение ненормальности, недопустимости – это не значит, что мы мастерски заиграли в другом стиле, нет, мы просто вставили чуждый элемент. Это довольно мощное средство сделать музыку более напряжённой, более интересной – конечно, когда ты понимаешь, что именно ты делаешь.
Другой вопрос – привлекает ли это слушателя, и какого именно слушателя это привлекает. А что касается нас, то я тебя уверяю, такую музыку, какую делаем мы, делать интересно. Честно говоря, я не понимаю, почему все остальные группы не занимаются чем-то подобным. Это у них должны быть экзотические основания придерживаться одного стиля, на самом-то деле никто от них этого не требует».

«Кроме того, - подхватывает Дуглас, – многие вещи, которые воспринимаются как принадлежность того или иного стиля – скажем, типичная для рока смена громко/тихо, или медленно/быстро, или изменение тембра вау-вау/джжжжж – можно обнаружить в какой угодно музыке, и в классической, и в народной, и в джазе. Можно даже поставить вопрос так: что есть в роке типично рокового? Боюсь, практически ничего. Всё самое существенное и ценное ты моментально найдёшь в массе других музык. То есть на самом-то деле мы вовсе не комбинируем стили, стили-то оказываются не так уж и важны, мы просто смотрим на музыку более широко, мы применяем универсальные принципы».

Музыканты заявили, что времени у них больше нет, до концерта остался час, им хочется есть. Мы пошли есть пиццу, и я по дороге продолжил расспрос. Мне всё казалось, что я не понимаю в деятельности группы Helgoland чего-то очень важного, что я не задал самого главного вопроса.
Вот вы, скажем, работаете над конкретной пьесой.... - семенил я за длинноногим басистом Руди, он мне показался шефом предприятия. – Насколько хорошо вы ориентируетесь в конкретных стилях? Скажем, вы точно знаете, что в индийской киномузыке духовые бывают только в виде кларнетов и труб и вступают они только определённым образом... И вы свою пьесу развиваете в соответствии с этим? Фортепиано там появиться не может. А потом вы решаете делать пьесу в духе Фрэнка Синатры?

Руди ухмыльнулся: «Порой мне кажется, что мы ничем другим кроме как индийской киномузыкой и не занимаемся!»

Я остолбенел. И, наконец, понял: стили, которые якобы использует группа Helgoland – фиктивны. Они лишь очень приблизительно соответствуют чему-то реально существовавшему. Это новодел в ситуации, когда никто не помнит, каким был оригинал.

Во время обеда Руди мне рассказал, что, к большому сожалению, он не может заработать своей музыкой на жизнь и должен заниматься графическим дизайном и выполнением заказов для фирм грамзаписи. Оказалось, что Руди – специалист в области именно индийской поп-музыки, у него огромная коллекция раритетов, он составляет сборники для небольших британских лейблов. «Если бы мы выступали чаще, нам бы жилось лучше, - вздохнул он. – Но четыре человека да ударная установка, да электроорган по нынешним временам – неподъёмная роскошь. Группа крайне немобильна, скажем, нас часто зовут в Латинскую Америку, но за трансатлантический перелёт организаторы не платят, а тащить группу через океан – дорогое удовольствие. Фестивали передовой музыки уже перестроились таким образом, что в каждой группе – не более двух музыкантов, чаще – один, и из багажа у него всего лишь один лишь переносной компьютер.
Но я не считаю нужным корректировать нашу концепцию лишь из-за финансовых соображений».

Музыканты набили желудки пиццей, глаза их выкатились. Ребята заявили, что играть быструю музыку не смогут. Мне стало ужасно неудобно, что из-за нашего интервью, они смогли поесть лишь в последнюю минуту. «Ах, не бери в голову, - сказал Руди, - мы всегда играем с набитым желудком».