музпросвет: Hajsch

Недавно (летом 2000) на крошечном кёльнском лейбле Sonig (www.sonig.com) вышел никак не названный альбом, записанный двумя кёльнскими музыкантами, одного из которых зовут Hajsch, а другого С-Schulz.
Весь альбом заполнен довольно тягучей и какой-то не очень уверенной в себе музыкой, она показалась мне не столько пессимистичной, сколько безысходно несчастной и одинокой.
Франк Доммерт – один из совладельцев лейбла Sonig – сообщил мне, что работа над альбомом продолжалась три года и музыканты окончательно испортили отношения друг с другом, поэтому интервью удастся организовать только с одним из них – с Хансом-Юргеном. Он как раз и скрывается за псевдонимом Hajsch.

Ханс-Юрген Шунк (Hans-Jurgen Schunk) оказался очень тихим и осторожным человеком, с мягкими длинными волосами и с редкой растительностью на лице. Он недоверчиво смотрел на меня, не очень понимая, что мне от него надо. Потом он поинтересовался, где гарантии, что я в своих переводах его ответов на мои вопросы не искажу смысл его слов. Я горячо уверил его, что никаких гарантий, разумеется, нет, но я постараюсь честно понять, что именно он имеет в виду, а потом как-нибудь донесу это до моих слушателей. «Ну, я же вижу, что ты – живой человек, - говорю я, - на тебе – чёрная майка, на плече висит сумка, ты ходишь пешком по улице и, как видно, несколько побаиваешься окружающих... и кем же надо быть, чтобы голосом, полным восторга, объявлять тебя самым значительным из современных немецких эмбиент-музыкантов? Нет-нет, звезду я из тебя делать не буду».
Мой собеседник заметно повеселел.

Ханс-Юрген Шунк под псевдонимами Hajsch и PFN выпустил два долгоиграющих альбома и целую гору недолгоиграющих пластинок. Хансу- Юргену уже 36 лет.

У тебя нет ощущения, что ты уже стар для модной электронной музыки?

«Нет, - не удивляется он моему идиотскому вопросу, - я не думаю, что имею какое-то отношение к модным тенденциям, я всячески стараюсь держаться от них подальше. То, что называется «современной молодёжной музыкой», - это музыка, сделанная на персональном компьютере, музыка, построенная на постоянных повторениях, на loops. Я же предпочитаю аналоговую запись... Разумеется, это постоянное повторение одного и того же, эта зацикленность, это топтание на одном месте связаны с ощущением современной жизни, это не просто формальный приём, это дух эпохи. Но я от этого очень далёк, я пытаюсь подходить к своей работе экспериментальнее. Ты знаешь, кто такой Скотт Уокер (Scott Walker)?»

Э-э-э, - замычал я. – Это американский эстрадный певец...

«Мне очень нравятся его поздние записи, - устрашающе серьёзно говорит Ханс-Юрген. - Это довольно мрачные песни, я хотел добиться похожего эффекта но другими средствами».

Но ведь Скотт Уокер - это поп-музыка?

«Да, я слушаю очень много поп-музыки. Я вовсе не противник поп- музыки. В экспериментальной музыке происходят события, которых ты не ожидаешь, происходит нечто тебе чуждое. А поп-музыка обращается к чувствам, она захватывает, она приближает тебя к себе. Для меня было интересно попытаться объединить эти два подхода, то есть привнести в экспериментальную музыку чувства».

Нет сомнений, Ханс-Юрген, что твоя музыка вовсе не холодна, она, так сказать, осведомлена о наличии человеческой души, - говорю я. – И этим она довольно сильно отличается от обычного эмбиента или минимализма, которые звучат довольно-таки равнодушно и наплевательски...

«Я люблю сумрачную красоту, – отвечает Ханс-Юрген. - Да, моя музыка угрюма, ей не хватает живости, оживлённости. В ней использовано много записей естественных звуков, которые звучат довольно мрачно. Это редуцированная музыка, в ней оставлено только самое важное, никаких украшений или завитушек нет... Я стремился сохранять напряжение и, одновременно, поддерживать равновесие. Всё в целом должно быть грубым и сырым, и одновременно - красивым. Чтобы её можно было и в пятый раз слушать...»

Ты знаешь, - говорю я, - она производит на меня такое странное впечатление... Я бы не сказал, что она выражает какие-то чувства, или, точнее говоря, то, что она выражает, может быть, следовало бы скрывать... Мне она кажется чересчур интимной, мне как-то не очень удобно её слушать... Я вовсе не хочу сказать, что ты, Ханс-Юрген, – шизофреник, но твоя музыка мне определённо напоминает рисунки душевнобольных: с одной стороны, ей свойственна какая-то неуверенность в себе и незащищённость, а с другой - интенсивность и напряжение, предполагающие совсем иную психику, иной психические мир... Ты понимаешь, что я имею в виду?
Ханс-Юрген задумывается:

«Сейчас в моей жизни – трудный период, я чувствую себя неуверенно, мне многого не хватает, многие вещи вызывают у меня сомнение. Я как бы выпал из жизни, я чувствую, что я не принадлежу к тому миру, который меня окружает. Почему ты живёшь в этом обществе, почему оно устроено так, а не иначе? Всем на тебя наплевать, ты никому не интересен, между людьми нет никакой связи, но все продолжают здороваться друг с другом, улыбаться... Всё это лишь фасад. Почему так? Почему всё, что нас окружает – это лишь фасад, иллюзия? И почему это никого не волнует? Общество враждебно людям, люди лишь функционируют в обществе, выполняют какие-то функции. Всё это какое-то шаткое, непрочное. Эта ситуация вызывает у меня страх».

Ханс-Юрген, ты работал над своим альбомом целых три года, и твои предыдущие записи тоже выходили довольно редко. Почему ты делаешь так мало музыки?

«Нет, я делаю много музыки, - возражает музыкант. – До начала работы над последним альбомом, я целых два года вообще ничего не выпускал, но я всё это время музыку записывал... к сожалению, это было не то, что мир ждёт...»

Ага! Не полагаешь ли ты, что кто-то от тебя чего-то ждёт?

«Раньше я говорил, что мне наплевать на слушателей, - улыбается Ханс- Юрген, - что мне всё равно, будет ли кто-то мою музыку слушать или нет, я, дескать, делаю музыку для себя одного. Но сейчас я должен признаться, что это не так. Музыка имеет ценность, есть люди, для которых она много что значит. Я делаю музыку для них... когда я уверен, что мне удалось сделать что- то новое, я стремлюсь это издать, мне жалко, что этого никто не услышит».

Новое? Ты можешь как-то сформулировать, в чём с твоей точки зрения состоит новизна твоей музыки?
Ханс-Юрген задумывается:

«Ну, во-первых, для меня важно, что я сам воспринимаю её как новую, я слышу, что она не является воспроизведением какого-то очевидного хода. А объективно говоря... Ну, скажем, многие воспримут её как эмбиент, не так ли? Но это не совсем эмбиент, в этой музыке масса акустических звуков. Кроме того, в ней много жёстких склеек, я резал плёнку и склеивал её встык, эмбиент же течёт как бы сам собой. Оттого что она склеена, она может измениться или прерваться в любой момент, в ней нет самоуверенности эмбиента... Кроме того, она звучит не как эмбиент, она в куда большей мере чем эмбиент ориентирована на саунд: в одном месте ты слышишь шум костра и звук гитары, в другом – вскрик огромного футбольного стадиона – пространство то сжимается, то расширяется, то ломается...»

Hajsch не любит живых выступлений, ситуация концерта кажется ему сомнительной и подозрительной: «На концерте ты очень открыт, незащищён, и с музыкальной точки зрения концерт всегда проигрывает перед студийной записью. Компакт-диск кажется мне куда более определённым и безопасным способом общения со слушателем».

«Я дилетант, - без тени смущения сообщает Ханс-Юрген, - я не умею играть ни на одном инструменте, три недели я записывал короткую партию гитары, буквально по аккорду в день. Не умею я и петь. Я буквально вынужден делать экспериментальную музыку. Мне в 36 лет уже поздно начинать изучать какой-то музыкальный инструмент – ведь тогда я смогу заниматься своей музыкой только через 20 лет...»

Не чувствуешь ли ты, что ты в чём-то проигрываешь по сравнению с теми, кто получил академическое образование?

«Вообще говоря, нет. Я не могу сказать, что выпускники консерваторий на голову выше всех дилетантов. Это просто разные пути. В консерватории тебе преподают композицию, но никто не предложит вслушаться в звук, издаваемый консервной банкой. Если у тебя есть высшее музыкальное образование, ты можешь представить себе музыку, глядя в ноты, ты сразу слышишь, как будет звучать результат, ты знаешь, как добиться того или иного эффекта. Дилетанту для каждого шага требуется очень много времени, он двигается на ощупь, ему доступен лишь метод проб и ошибок, но дилетант часто находит новые пути и возможности. Нельзя сказать, что лучше, а что хуже. Важно, удалось ли тебе себя выразить или нет, важен результат: хороши ли твои вещи или плохи...»

Ханс-Юрген Шунк работает продюсером на радиостанции WDR. Он записывает самые разные передачи – от музыкальных до информационных, изготавливает и заставки, и шумы для заднего плана. Работает он всего 60 дней в году. Дело в том, что если бы он работал больше, то радиостанция была бы вынуждена признать его в качестве постоянного сотрудника и взять на работу. А того, кого взяли на работу, уже практически невозможно уволить... Иными словами, на немецких радиостанциях - постоянная ротация звукоинженеров и вообще технического персонала.
Ханс-Юрген говорит, что того, что он зарабатывает в эти 60 рабочих дней в году, ему вполне хватает на жизнь. Правда, использовать студии WDR не по назначению никому не разрешают, Ханс-Юрген записывает свою музыку дома, где у него установлен 16-дорожечный магнитофон и большой микшерный пульт.

Имея массу свободного времени, ты, наверное, каждый день занимаешься музыкой?

«Я каждый день слушаю музыку, а над своей собственной музыкой я работаю дня три в неделю... но очень интенсивно – с утра до вечера».

В чём именно состоит эта работа?

«Никакого особенного плана действий нет... Я слушаю звуки и пытаюсь догадаться, каким мог бы быть следующий шаг. Когда звук мне нравится, я пытаюсь понять его движение, куда он стремится, какие звуки могли бы находиться рядом. Иногда у меня есть представление о саунде, которого я хочу добиться, но это не композиция, а именно саунд. Я использую много разных звуков – некоторые я записываю сам, другие присылают мне друзья... я использую и богатую фонотеку нашей радиостанции – только ты этого никому не говори, я не имею права это делать...»

Что это за фонотека?

«О-о-о, на нашей радиостанции существует огромный архив разного рода естественных звуков, он собирается уже много десятков лет, целые стеллажи старых магнитофонных плёнок со скрипом дверей, шумом подходящих к перрону поездов – этих поездов уже давно нет, - много записей со всего мира... Это очень большая ценность. Использовали мы и звуки музыкальных инструментов. Мы приглашали музыкантов, объясняли, чего мы от них примерно хотим, и записывали импровизацию. Многие из них, правда, не могут узнать свои звуки на нашем альбоме... Логичной и последовательной процедуру нашей работы никак не назовёшь. Но я не могу придумывать музыку, моя музыка вовсе не сочинена, она скорее услышана. Но ведь услышать ты можешь только то, что уже есть... Поэтому у меня всегда такое странное впечатление, что я на полшага отстаю от собственной музыки, она меня всё время обгоняет, а я её сопровождаю. Я – не композитор, я - сопровождающий. Я вовсе не делатель, я не тот, кто музыку «делает», я не знаю, как её «делать», я не знаю, как она будет в результате звучать, я знаю лишь что она должна воздействовать».

август 2000