Французский лейбл Buda Records выпускает серию компакт-дисков, посвящённой эфиопской эстрадной и джазоватой музыке первой половины 70-х годов. Она называется ethiopiques.
budamusique.com/sites/ethiopiques
Вышло уже 19 пёстро оформленных звуконосителей, правда, лейбл кроме собственно эстрады начала 70-х засунул в эту серию и традиционную музыку Эфиопии, а также музыку, звучащую сегодня.
Но началась эта серия с желания переиздать записи эфиопского лейбла Amha Records и выпустить примерно десять компакт-дисков.
Вплоть до середины 60-х годов в Эфиопии записывалась практически исключительно традиционная музыка, но после окончания второй мировой войны стало появляться то, что позже было названо «современной музыкой».
Вся музыкальная активность протекала под правительственным контролем. Никаких других оркестров кроме оркестров императорской гвардии, армии, полиции и управления театра его величества Хайле Селассие Первого не было.
Практически все заметные фигуры эфиопской эстрады появились именно из оркестров полиции, армии или императорского театра.
В декабре 1960 года состоялся неудачный государственный переворот. В попытке перевороте участвовала имперская гвардия и, соответственно, многие музыканты из гвардейского оркестра.
После подавления вспышки насилия, стареющий император пошёл на компромиссы и стал попустительствовать прогрессу, модернизму и всяческим до того неслыханным нововведениям.
Аддис-Абеба является столицей в высшей степени централизованного государства. Очень скоро город стал символом африканского модернизма. И музыка естественным образом относилась ко всему модерновому, модному и прогрессивному.
Армянский предприниматель Гарбис Хайгасян придумал импортировать в Аддис-Абебу магнитофоны. Ему пришла в голову идея записывать официальные духовые оркестры и самых известных из их певцов и продавать плёнки. На ввозимых им магнитофонах аристократы и богачи должны были слушать кассеты.
Но очень скоро магнитофоны наводнили бары и кафе, которые посещали представители всех классов общества. Как и везде в остальном мире, взрыв радостей ночной жизни никого не оставил равнодушным.
Открылись многочисленные отели и ночные клубы. Там начали играть их собственные оркестры. Поначалу эти оркестры состояли из участников официальных духовых оркестров, но потом появились независимые коллективы.
Всё вместе стало называться не иначе как «свингующий Аддис», всё было модным и шикарным: широкие белые брюки, ботинки с острыми носами, узкие галстуки, афро-причёски, мини-юбки и тому подобное. На улице стоял 1969 год.
В этом угаре конца империи молодой человек Амха Эшете решил создать свою собственную, то есть независимую, компанию звукозаписи.
Разумеется, существовал определённый коммерческий риск, кроме того, всякое частное предпринимательство в сфере издания книг, газет и музыки было запрещено императорским постановлением 1948 года. Действовала цензура. Амха Эшете обсудил свою идею с компетентными людьми в компетентных организациях, и они ему в один голос посоветовали этого не делать.
Но Амха уже импортировал сорокапятки, которые для него печатали в Индии. На них пел Алемаеху Эшете. Изготовлять маленькие пластинки в Индии оказалось очень дешёвым делом. Когда эти пластинки стали продаваться в Аддис-Абебе, Амха получил официальное предупреждение, что он нарушает императорский указ.
Он позже вспоминал, что официальные инстанции не были уверены, что они ещё вправе применять старые указы. Кроме того, запрещающая инстанция (нечто вроде управления по делам культуры) сама должна была издавать музыку, чего она не делала. Потому она потребовала с молодого предпринимателя денег, тот махнул рукой.
Через год - в 1970-м - разгорелся скандал: официальные организации настаивали на своём монопольном праве издания и распространения музыки. Весь год пресса освещала борьбу умов и интересов. Но император, которому принадлежало последнее слово во всех дебатах, встал на сторону молодого поколения: пусть, дескать, делает, что хочет.
Амха Эшете был прав – его незаслуженная привилегия с одной стороны и паралич власти с другой сделали своё дело: производство музыки в Эфиопии стронулось с мёртвой точки.
За шесть лет – с 1969 до 1975-го - лейбл Amha Records издал сто сорокапяток и около дюжины долгоиграющих грампластинок.
Разгул музыкальной моды и свободы начал угасать в 1974-ом, когда пал император и к власти пришла военная хунта.
Деньки золотой эпохи оказались сочтены. Ночная жизнь была задавлена. Выпуск грампластинок стал резко сокращаться и в 1978, наконец, прекратился. Остались одни аудиокассеты, но то, что на них записывалось, было не более чем свидетельством жесточайшей цензуры и вызванного ею упадка творческой деятельности.
В 1975-м Амха Эшете – несмотря на заметно ухудшающуюся политическую ситуацию - решил съездить в США, чтобы купить аппаратуру и оборудовать настоящую профессиональную звукозаписывающую студию. Новые власти с огромной неохотой выдали ему выездную визу.
Прибыв в Америку, он узнал, что один из его певцов, чей альбом он собственно собрался записывать в новой студии, арестован по подозрению в антинациональной деятельности. Скоро в тюрьме очутился и его отец. Амха понял, что ему возвращаться в Эфиопию никак нельзя. Он вернулся лишь через 18 лет, в 1993-м году.
Работа над переизданием сделанных им записей растянулась на десять лет. Особенно сложно было найти оригиналы плёнок – оказалось, они были вывезены в Грецию, где благополучно потерялись. Долго их реставрировали.
Записи эфиопских оркестров первой половины 70-х сделаны на очень примитивной аппаратуре. Фактически, это всего два микрофона и один двухдорожечный магнитофон.
В один микрофон пел певец, другой микрофон стоял между музыкантами оркестра. Профессиональная студия существовала только одна-единственная – на государственной радиостанции, поэтому музыку обычно записывали в клубе непосредственно перед концертом.
Никаких наложений, исправлений или перезаписей не использовалось: всё писалось сразу и в живую.
Играет оркестр Мулату Астатке (Mulatu Astatqe).
Сам Мулату Астатке – клавишник, композитор, аранжировщик, организатор и распространитель всяческого рода влияний, фигура известная и во многих отношениях замечательная.
Мулату Астатке – фигура в эфиопской музыке экзотическая. Звучит парадоксально, не правда ли? Неужели бывает внутри и без того экзотической для нас культуры нечто ещё более экзотическое?
Начать надо с того, что чисто инструментальная музыка для эфиопской культуры – вещь вообще говоря непривычная, если не сказать ненормальная. В эфиопской традиционной музыке доминирует текст, произносимый певцом.
Без текста, без песни, нет никакой музыки. Конечно, армейские и полицейские духовые оркестры под влиянием европейцев, скажем, итальянцев, исполняли кое-какую инструментальную музыку, но она была очень сильно чужой и, как бы мы сказали, непонятной.
Так вот, оркестр Мулату Астатке играл инструментальную музыку. Почему же?
Дело в том, что Мулату был, похоже, единственным из эфиопских музыкантов послевоенной эпохи, кто получил образование на Западе. Мулату учился в консерваториях Лондона и Нью-Йорка. Играл он там джаз в модном в начале 60-х латиноамериканском духе. И это вторая странность, с ним связанная. На тогдашний эфиопский вкус латиноамериканская музыка была чужой и неинтересной, вообще, всяческие стили, популярные в западном мире, в Эфиопе особенного понимания не вызывали. Как говорят, дело в том, что Эфиопия никогда не была хоть какое-то продолжительное время завоёвана или колонизирована западным государством.
Вернувшись на родину в конце 60-х Мулату Астатке стал продвигать то, что он называл ефио-джазом, настоящим, исконным и подлинным африканским джазом, ведь родина настоящего джаза – Африка, как утверждали все в Америке.
И тем самым Мулату Астатке сидел между двух стульев – для запада его ефио-джаз был, очевидно, чем-то вроде этнически окрашенного соула, а для соотечественников – чем-то нейтрально модернистским. Джаз ли это или нет, им было откровенно наплевать.
Конечно, Мулату Астатке пользовался огромным авторитетом, его саунд был чист и прозрачен, он явно знал про оркестр и его внутреннее устройство что-то, что не знали остальные, умел он играть и на экзотических инструментах – вроде вибрафона или бонгов.
В феврале 1974 года начались волнения студентов и забастовки, которые привели к падению режима Хайле Селассие Первого.
Февраль 1974-го – символическая дата. Мулату Астатке записал в сентябре 1974 две пьесы, одна из которых называлась «Февраль», а вторая «Свобода».
Студенты и рабочие на улицах, конец прогнившего и всем как собака надоевшего императорского режима.
Свобода пришла.
Однако, как оказалось, пришла вовсе не свобода.
Прежде всего любопытно, что модерновый и гиперстильный соул и фанк делали музыканты полицейского духового оркестра, оркестра национальной гвардии и оркестра императорского театра – то есть сугубо официальных учреждений. Впрочем, при взгляде на фотографии быстро убеждаешься, что участники этих оркестров выглядели вполне шикарно – настоящие денди и ловеласы, саксофонисты запрокидывались всем телом назад, устремляя свои инструменты высоко вверх, позы у всех динамичные и намекающие на некоторую одержимость.
Любопытно и то, что музыка этих оркестров, судя по записанным песням, была в высшей степени грувоносной, это шикарная, отвязная и маниакальная музыка, а вовсе не официально разрешённая полумёртвая эстрада.
Огромное количество профессионалов за очень короткий срок вырастили, сконцентрировали и навели на фокус культурное явление, которое с одной стороны, конечно, параллельно американскому фанку и ямайскому регги, но с другой – вполне самостоятельно и своеобразно.
Во многих отношениях эфиопский свинг – куда радикальнее фанка. Скажем, есть песни (первая на Ethiopiques CD1, поёт Muluqen Mellesse, 1972), где грувоносная музыка сделана буквально из повторяющегося одного и того же короткого пассажа, настоящий минимал-поп. Не менее радикальный, чем Suicide, и куда более интересный – потому что маниакальнее и музыкальнее.
То есть мы имеем дело с неожиданно пошедшим в интенсивный рост и цвет растением культуры.
И, наконец, понятно то, что такого рода произрастание вовсе не было чем-то само собой разумеющимся, вовсе не в каждой столице и тем более не каждом крупном городе мира в конце 60-х годов вдруг пошло в рост что-то характерное и, не побоюсь этого слова, улётное. Какая никакая поп-музыка делалась, конечно, очень-очень много где: гитара, микрофон, саксофон и, разумеется, голосистая молодёжь распространены довольно широко.
Но эфиопский пример показывает нам, что для того, чтобы начался процесс концентрации и развития какого-то культурного явления, нужно совпадение большого количества особых условий, какая-то особая предыстория, некоторый конфликт, нагнетание напряжённости и ожидание прорыва, чтобы в конце концов возник эффект срывания с поводка.
В Эфиопии в конце 60х-начале 70х сложилась ситуация угасания имперского режима Хайле Селассие Первого, сама собой отменилась до того крайне жёсткая цензура и государственная монополия на выпуск музыки. Музыканты официальных оркестров получили доступ к публике, а публика – к внезапно разразившейся ночной жизни.
Разгул свободы и декаданса длился менее десяти лет, то есть это была очень короткая вспышка, но тем не менее культурное явление сумело обрести свои характерные черты.
Более того – его стиль игры имеет непосредственное отношение к гигантизму и героизму.
Среди многочисленных вокальных жанров эфиопской традиционной музыки существует жанр военной декламации «шиллела». Это эпические песни, которые страшным и грубым голосом выкрикивал тот или иной воин непосредственно перед началом битвы. Традиция таких песен дожила до 20-го века. В этих песнях была смешана бравада, воспоминание о былых героях, призыв к однополчанам и издевательства над противниками.
С вражеской стороны кто-то, разумеется, отвечал. Иными словами перед атакой происходила битва на словах. Эта традиция существовала ещё в античной Греции, где словесные поединки назывались «логомахия».
За армией в походе следовали и профессиональные музыканты, но поднимающие воинский дух песни шиллела было всё-таки делом самих воинов. В 20-м веке духоподъёмные песни шиллела хотя в военных действиях уже не применялись, но популярностью среди мирного населения тем не менее пользовались.
Так вот, Гетатчев Мекурия придумал изображать на своём саксофоне завывание и скороговорку воина, орущего песню гордости и ненависти. Поскольку исполнители таких песен отождествляли себя со львом, на льва начал походить и сам Гетатчев Мекурия – он носил соответствующую шапку и накидку на плечи, изображавшую гриву льва. Под накидкой – костюм и галстук.
Все остальные эфиопские саксофонисты и трубачи ориентировались на западноевропейский и особенно американский стиль игры, лишь Гетатчев Мекурия был традиционалистом.
Надо понимать, он был одновременно и бунтарём, и героем, и стильным парнем, и душкой, и секс-символом. Он относится к трём самым интенсивно записывавшимся певцам Эфиопии – вышло более тридцати сорокапяток Алемаеху Эшете.
Он родился в 1941 году в провинциальном городке, его небогатые родители ни в коем случае не хотели, чтобы их сын занимался музыкой.
В песнях Алемаеху идёт бесконечная речь о мирном разрешении семейных конфликтов, об уважении к родителям, о том, что нужно себя хорошо вести и честно трудиться – то есть его песни полны крайне позитивной морали, и это очень странно, учитывая что Алемайеху Эшете был звездой модернистской музыки.
Более того, его собственный отец ни в грош не ставил эти песни, и полагал, что его сын погряз в распутной уголовной жизни. Обесчещенный сыном отец разыскивал его по ночным притонам Аддис-Абебы, а тот и сам не следовал тем высоко моральным призывам, которые расточал в своих песнях, отца он, точно, не слушался и тяжело работать не хотел.
Звёздная карьера Алемаеху Эшете началась в самом начале 60-х, когда один из полковников полиции заметил его среди десятков поющих молодых людей и пригласил выступать вместе с полицейским оркестром.
Алемаеху Эшете пел не только зажигательные грувоносные песни, но и протяжные баллады. Пара его «как бы рок-н-роллов» 1969-го года – дико классные.
«Меланхоличный блюз, жалюще минималистические деревенские арии, медно-духовой танцевальный городской джаз, душевынимающая не попадающая в тон нежность... это богатый и удивительный ковёр звуков, сотканный из афробита, ланоамериканского свинга и восточных арабесок», - так писали в Европе о первой грампластинке Махмуда Ахмеда – это была одновременно и первая грампластинка с эфиопской эстрадой, достигшая Европы. Произошло это в середине 80-х, то есть более чем через десять лет после того, как эти записи были сделаны.
Махмуд Ахмед родился в 1941 году в Меркато – рыночном районе Аддис-Абебы. Школьные учителя жаловались родителям мальчика, что его ничего кроме музыки не интересует. Вместо того, чтобы делать уроки, он слушал радио и пел вместе с радиоприёмником. Из школы его выгнали и он стал уличным чистильщиком ботинок. Махмуд сменил массу всяких непрестижных профессий, пока, как утверждает легенда, ему не предложили спеть вместо какого-то знаменитого певца вместе с музыкантами из оркестра императорской гвардии. Музыканты подзарабатывали на полулегальных концертах в полулегальных клубах.
Махмуд знал весь тогдашний модный репертуар и мало-помалу превратился в главного певца суперофизиозного гвардейского оркестра. На этом посту они и оставался вплоть до падения императора в 1974.
В годы диктатуры, то есть 18 лет, Махмуд Ахмед пел в закрытых элитарных клубах при роскошных отелях Аддис-Абебы. Их посещали только иностранцы и местная элита, певец был одним из немногих уцелевших – и выступал в качестве попугая в золотой клетке.
Про них даже нельзя сказать, быстрые они или медленные – музыка, вроде бы несётся быстро, но песня вроде бы медленно извивается – это эффект можно заметить, скажем, в «нашем» драм-н-бэйссе.
Эфиопские певцы поют крайне экспрессивно и надрывно – но, вслушавшись, понимаешь, что их голоса взвиваются вовсе не от волнения или какой-то сверхчувственности, скорее, «это у них так полагается петь». Есть удивительные примеры такой же вокальной эквилибристики в широком диапазоне с одновременной хорошо слышимой бесстрастностью и даже безучастностью голоса певца. Оттого возникает эффект, если так можно выразиться, эмоциональной расслоённости – интонации певцов часто кажутся «жалостными», но одновременно – металлически-холодными.
Есть мелодии простые, вполне «европейские/североамериканские», но есть какие-то бесконечные, маниакально длинные.
И грув, это минимал-свинг... он совсем не похож ни на фанк, ни на соул, ни на регги, он это совсем другой ритм, другое отношение к ритму, к связи ритма, мелодии, сопровождения.
С чего начать? С Астер Авеке (Aster Aweke). Она записала свои первые три песни в 1976-77 году – в самый последний момент, когда ещё можно было что-то записывать.
Вот песенка в исполнении певицы Астер Авеке, это одна из первых её записей. Она сделана в 1976 или в 1977 – в последние годы угасающего золотого века. Астер Авеке эмигрировала в США, где записала много кассет. Именно она стала более менее известной на западе эфиопской певицей.
сентябрь 2004