Отправляясь на интервью с Владиславом Дилэем (Vladislav Delay), я не имел об этом музыканте никакого понятия, хотя что-то из его продукции я уже слышал. Я в панике примчался в музыкальный магазин A-Musik, где мне сообщили, что Владислав – финн, а его альбомы вышли на таких известных лейблах как Mille Plateaux, Chain Reaction и Sigma Editions. Больше никто ничего о нём не знал. В музыкальном отношении это хитро закрученный минималистический эмбиент, но одновременно Владислав Дилэй под псевдонимом Luomo выпускает и куда более доступную музыку – с мелодиями, женским пением, диско-ритмом и тому подобными хаус-радостями. Что меня – и других старожилов A-Musik - немало смущало, так это то, что каждая новая запись Владислава Дилэя встречает восторженный приём в неглупых немецких музыкальных изданиях. Владислав Дилэй – новая звезда электронной музыки, появившаяся ниоткуда буквально полгода назад.
В качестве места встречи мне был
назначен кёльнский зал Gebäude
9, где должен был состояться большой
концерт в рамках фестиваля PopKomm.
Gebäude 9 – это огромный
бетонный сарай
индустриально-портового
происхождения.
Когда я шагнул в комнатку за сценой
и, заикаясь, спросил: «Кто тут
Владислав Дилэй?», мне навстречу
поднялся удивительного вида молодой
человечек. Я, честно говоря,
вздрогнул. Худой и хрупкий юноша был
одет в обтягивающую серую майку и
просторные штаны. Руки, плечи и
голова – голые. На груди и плечах -
масса жирных чёрных татуировок, в
носу – металлическое колечко. Глаза
маленькие и до колючести
внимательные. На выбритой голове –
дымчатые очки. Я подумал, что так
мог бы выглядеть панк-десантник из
футуристического кинотриллера.
Мы вышли из помещения на воздух и
сели на плетёные стулья, я достал
авторучку и пачку бумаги и в двух
словах рассказал Владиславу, кто я
такой, на кого работаю и какие цели
перед собой ставлю. Должен сказать,
что практически все мои партнёры по
интервью в обмен на сведения о себе
требуют сведения обо мне.
Владиславу 23 года, и Владислав –
это его настоящее имя. Отец
музыканта - историк, изучающий
Советский Союз, он назвал сына
русским именем, но никакого особого
персонажа русской истории в виду при
этом не имел. А вот Дилэй – это
псевдоним.
Музыкой Владислав начал заниматься в
возрасте пяти лет. «У меня серьёзное
классическое образование, - уверил
меня он, - я играл на ударных
инструментах. Когда мне исполнилось
15, я стал играть джаз, чем и
занимался до двадцатилетнего
возраста. Я был профессиональным
джазовым барабанщиком. Потом я
продал все свои ударные инструменты
и взялся за электронную музыку.
Электронная музыка предоставляет
тебе возможность...»
Постой-постой, - завопил я, - как
это у тебя просто получается:
джазовый барабанщик продал барабаны,
купил семплер и занялся электронной
музыкой. Ни за что не поверю, что у
тебя не было никакого кризиса,
никаких творческих проблем... Джаз
всё-таки куда более богатая музыка,
нежели техно из секвенсора.
«Финляндия ужасно скучна, - заявил
Владислав, - и ужасно статична. Я
понял, что электроника даёт мне
возможность приступить к сочинению
музыки, стать композитором, но для
джазового мира электроника – это
вообще не музыка».
Вот какая странная история –
удивляюсь я. - В поисках возможности
заниматься музыкой ты ушёл из джаза,
а мне почему-то кажется, что джаз –
куда более подвижная и осмысленная
музыкальная материя, чем звуки из
семплера и секвенсора. Электронная
музыка, наоборот, стремится в джаз в
надежде слегка усложниться и
облагородиться. Вот, скажем, твой
соотечественник Джими Тенор
сравнивал электронную музыку и джаз
и высказывался в том духе, что
электронная музыка во многих
отношениях джазу уступает, потому
что в джазе есть коммуникация и
взаимодействие между музыкантами, а
в электронике – ничего подобного
нет, одно лишь программирование.
«Джаз мёртв, - пожимает плечами
Владислав. – В начале 70-х дела
обстояли по-другому, я имею в виду
Майлса Дэвиса, но в середине 70-х
произошёл обвал, резкое падение
вниз, джаз стал не тем, чем был
раньше, в 80-ых и 90-х сохранилось
такое же положение вещей. В джазе
уже нет никакого вдохновения,
никакого движения, это застоявшееся
консервативное дело. При этом под
электронной музыкой я не имею в виду
потешные звуки, которые делают те,
кто сначала играл в игры на
Нинтендо, потом пересел за
персональный компьютер, а теперь
занимается техно. Это вообще не
музыка, и ко мне она не имеет
отношения, я всё-таки
профессиональный музыкант. Но какой
бы музыкой ты ни занимался, джазовая
тусовка её не примет. Джазовый мир
очень узок, они там делают что-то, к
чему привыкли, и презирают всё
остальное. Когда они слышат
100-процентную электронную музыку,
они приходят в ярость».
Сумел ли ты найти единомышленников
за пределами джазовой тусовки?
«Нет, - качает головой Владислав. -
Максимум, что есть в Хельсинки, так
это хаус и транс, но никакой
электронной музыки. Вообще же, в
средствах массовой информации и по
радио – сплошной поп. Финляндия
очень консервативна, тамошняя
публика ничем не интересуется,
концерты групп, которые в Европе
собирают сотни человек, в Финляндии
отменяются – на концерты вообще
никто не приходит. В Финляндии всего
пять миллионов человек, и они
помещаются на таком вот крошечном
пятачке земли, вся Финляндия
практически безлюдна».
Ты знаешь, - задумываюсь я, - это
очень напоминает то, что Дион
Уоркман (хозяин лейбла Sigma Editions) рассказывал о Новой
Зеландии...
«Да, мы говорили с Дионом об этом, -
кивает Владислав, - и о том, что
Финляндия и Новая Зеландия находятся
в противоположных точках земного
шара. Если представлять себе жизнь
так: вот жизнь, а вот пустыня, вот
Манхэттен, а вот Бронкс, то я живу в
Бронксе».
Владислав, ты в моде, тебя
безжалостно хвалят журналисты, твои
записи выходят на лейблах, которые
контролируют то, что считается
модным и современным в электронной
музыке. Как проникнуть на ведущие
лейблы? Два слова о стратегии
успеха.
«Я отдаю себе отчёт в том, что я,
так сказать, нахожусь на волне, что
моя музыка находит в Германии
интерес, но в Германии сложилась
уникальная ситуация, такого
отношения к электронной музыке как в
Германии, больше нигде нет. Но,
разумеется, я вовсе не делаю музыку,
ориентируясь на сегодняшнюю
конъюнктуру. Я не пытаюсь никому
угодить или понравиться: это было бы
просто тошно и тоскливо, да и не
возымело бы никакого эффекта. Я не
отношусь ни к какой тусовке, я
остаюсь в стороне.
А началось всё так: на своём
собственном лейбле я выпустил
12-тидюймовую грампластинку, которая
– уж не знаю, как – оказалась в
Новой Зеландии и попала в руки
Диону, он мне позвонил и предложил
выпустить альбом на Sigma Editions,
потом мне позвонил Томас из Chain
Reaction и тоже предложил выпустить
альбом («Multila», 2000). Со своей
стороны я не приложил к этому
никаких усилий. Вот чем я не
занимаюсь, так это маркетингом».
ОК, - говорю я, - сменим тему. Как
долго ты работаешь над одним треком?
Владислав пожимает голыми плечами:
«День, два. В экстремальном случае –
неделю, даже пять недель. Но это не
важно. Я только что закончил трек
для нового альбома для Mille
Plateaux ("Anima", январь 2000) - весь альбом состоит из
одного трека, целый час непрерывной
музыки, я буквальным образом
свихнулся, держать в голове целый
час музыки – это можно сойти с ума»,
- Владислав вопросительно смотрит на
меня. Я, разумеется, искренно
соглашаюсь, представляя себе час
музыки в виде огромного полена,
которое не помещается в голове.
Владислав рассказал, что работу над
новым альбомом он закончил только в
последнюю ночь. Эту ночь он,
разумеется, не спал. Утром
погрузился в самолёт и полетел на
концерт в Кёльн, не имея понятия,
что он будет заводить и в какой
последовательности. В самолёте
Люфтганзы взвинченному и
красноглазому музыканту не разрешили
включить его компьютер-лэптоп, чтобы
подготовить своё выступление.
Владислав нехорошо ругался.
Я попытался выклянчить у него
несколько фрагментов его свежайшего
альбома, которому был всего один
день от роду, и полтора месяца
оттягивал выход передачи в эфир, но
Владислав так и не прислал мне свою
новую музыку.
На концерте Владислав
крутил именно её: постоянно
возвращалась какая-то несложная, но
бесконечная нота, разрываемая не
очень агрессивными, но крайне
непросто устроенными брейками. В
углу тёмной сцены Владислав,
схватившись двумя руками за край
стола, с напряжённой гримасой на
лице раскачивался над своим
компьютером.
Как ты записываешь свою музыку?
Используешь ли ты компьютеры,
секвенсоры?..
«Нет-нет, никаких секвенсоров –
скептически усмехается Владислав
Дилэй. – Я всё записываю живьём, я
использую клавишные, но в основном
работаю с control pads».
Что это такое?
«Ну, это такие круги, я стучу по ним
палочкам как по барабанам, каждый
удар запускает тот или иной звук из
семплера».
То есть ты фактически выколачиваешь
свою музыку? А медленные
эмбиент-треки, где вообще мало
ударов?
«И их тоже».
Постой, а бас?
«Бас – это один из кругов. На других
находятся другие звуки или эффекты.
Контакты реагируют на силу удара,
поэтому я могу управлять громкостью
звука или силой того или иного
эффекта: удар, и включается фильтр
или эхо...».
Но ты не можешь же все параметры
электронного звука контролировать
только двумя палочками, а
контрольных панелей у тебя явно не
больше чем десять штук...
«Ну, во-первых, я ещё стучу и
ногами, у меня есть педали... Но
конечно, когда мне нужно существенно
изменить параметры саунда, я встаю
со стула, иду к семплеру и эффектам,
кручу ручки, потом возвращаюсь за
свою ударную установку и пробую
играть, если что-то не так, то опять
иду крутить ручки... и так далее в
том же духе... Но, в принципе, у
меня не очень многослойная музыка, я
стараюсь поддерживать её в таком
состоянии, чтобы я мог её именно
играть».
«Нет. Никакой студии. Я использую очень простое и дешёвое оборудование, всё самого низкого качества. Есть у меня и русская ритм-машина. Если мне что-то нужно, я беру это на прокат, мне всегда кто-то что-то одалживает, электронная ударная установка – тоже чужая».
Наверное, если я предположу, что ты
занимаешься эмбиентом, ты
запротестуешь? – неуверенно
закидываю я удочку.
«Это не эмбиент, это музыка, - с
нажимом говорит Владислав Дилэй. –
Музыка, сделанная для того, чтобы её
слушали, это не машинная музыка, это
импровизированная музыка, в ней
самое главное - чувство... Я могу
процитировать слова саксофониста
Сиднея Беше: «Если люди, лишённые
чувства, пытаются делать музыку, им
лучше даже не начинать за неё
браться. Потому что можно построить
машину, которая будет играть
примерно то же самое». Ты
представляешь себе, он это сказал в
20-е годы! Если музыка лишена души,
её может делать и машина.
Ты знаешь, музыка – это для меня
самое главное, что есть в жизни. Я
никогда никого не бил, не обижал, не
дрался на улице, я всё время играл.
Я больше ничего другого не умею. Я
очень немузыкален, у меня нет слуха,
я провалился на всех экзаменах по
музыке, я не могу сдать даже
элементарного теста. Я не умею петь.
Но у меня есть уши, сколько я себя
помню, я всё время стучал себе по
коленке или по краю стола –
Владислав несколько раз хлопнул по
колену. – Я говорю ритмами. Не
циклами, не loops, а ритмами.
Я ненавижу хаус, я никогда не был в
клубе, то, что я пытаюсь делать –
это музыка для слушания. Мне не
нравится, что мой саунд уже узнают,
значит, я буду пробовать делать
музыку иного сорта».
Владислав Дилэй выглядит и
высказывается очень самоуверенно.
Иногда кажется, что он живёт в
каком-то ином – мне незнакомом -
мире. В мире, где не существует
проблемы выживания, творческих
кризисов, замкнутых тусовок, зависти
и конкуренции, деления на своих и
чужих.
Владислав говорит, что мир музыки
ему кажется слишком узким и
понятным, играть по этим правилам
ему уже не очень интересно, музыка
может быть связана с окружающей
жизнью не только посредством лейблов
и компакт-дисков – и в этом он,
конечно, прав. Владислав, не входя в
детали, намекнул, что его интересует
функционирование музыки в других
контекстах – в среде искусства или
моды: «Я сейчас думаю над такой
вещью, как звучащая мебель. Да, и
мода меня тоже очень интересует».
Когда я попробовал вякнуть, что в
мир дизайна или высокой моды просто
так не пролезешь, это замкнутая
элитарная тусовка, он посмотрел на
меня как на потомственного
пролетария: «Я уже был в Италии и
встретил там большой интерес».
Я тяжело задумался: почему музыка
Владислава Дилэя пользуется таким
успехом? Безусловно, она утончённа и
изящна, она устроена непросто, но
одновременно – крайне сдержанна.
Сложный ритм, филигранная точность
деталей и общая ненавязчивость... В
глубине души я чувствовал, что такая
музыка, действительно, может
нравится творцам современной
моды.
Я вполне отдаю себе отчёт в
сомнительности подобного рода
аналогий, но вот что мне пришло в
голову: современная высокая, а,
точнее говоря, дорогостоящая мода
часто использует элементы моды
низкой и банальной. Скажем, концерн
Прада – а вслед за ним и многие
другие - выпускает обувь, в которой
можно безошибочно узнать кроссовки,
но одновременно это и изящные
женские туфли. Существуют костюмы,
внешне сильно напоминающие серые
рабочие робы. Конечно, при ближайшем
рассмотрении оказывается, что это
дорогая и с большим вкусом и
мастерством сшитая вещь. И именно
это делает её экстравагантной.
Владислав Дилэй вроде бы делает
минимал техно, эмбиент, хаус, но при
ближайшем рассмотрении оказывается,
что скроена, сшита и сплетена его
музыка вовсе не так топорно, как к
тому привык массовый потребитель.
07.10.00
 |