Как известно, отрицательное отношение к одной – старой - музыке сильно способствует переоценке другой – новой: классический пример - перепродюсированный студийный рок, скажем, Пинк Флойд сильно поспособствовал успеху панка, сегодня манерная благозвучность и фальшь электронных треков сильно способствует успеху диковатых песен.
Потому и отказывается уползать червь сомнения: сегодня нам нравится что-то, потому что оно само по себе ново, ценно и интересно, или просто потому что нам уже давно хочется чего-то иного, уже неважно, чего именно – лишь бы иного?
Мне очень хотелось бы надеяться, что американский проект Casiotone For The Painfully Alone – это вполне оригинальное явление, интересное само по себе.
Оно не имеет отношения к актуальным музыкальным тенденциям, хотя бесчувственное полено может решить, что мы имеем дело с низкокачественным электропопом, и таким образом попадаем в сферу притяжения модного электроклэша или, в любом случае, «возрождения 80-х»..
Нет-нет, музыка Casiotone For The Painfully Alone – это не внешний эффект, не формальная схема саунда. Самое важное, что в этой музыке есть, не скопируешь. И, может быть, именно поэтому эта музыка так современно звучит именно сегодня – в эпоху когда, кажется, реализуемы любые акустические замыслы, когда всё, что угодно, можно воспроизвести и размножить.
Третий альбом на кёльнском лейбле Tomlab ---> www.tomlab.de.
Музыку описать очень просто: ритм-машина и гудящий синтезатор. Сверху - голос.
Всё звучит протяжно и невесело. То есть название проекта «Звуки синтезатора фирмы Касио для болезненно одиноких» истине вполне соответствует.
Синтезаторы Casio – это пользующаяся дурной славой игрушка, в 80-х мало какой ребёнок не получил в подарок такого сорта синтезатор на батарейках – а их было выпущено много разных моделей. В каждом полагался стандартный набор звуков, пара особых звуков только этой модели, несколько типичных ритмов и одна демонстрационная песня. Ребёнок запускал ритм-секвенсор и одним пальцем выдавливал какой-нибудь тогдашний хит.
По-видимому, пластмассовый синтезатор Касио – близкий родственник пачки пластмассовых же фломастеров ярких химических цветов. Насколько фломастеры постыдно антиживописны, настолько же и синтезатор Касио постыдно антимузыкален. На нём лежит отпечаток бессмысленного детства, полного тоски, отчаяния и одиночества. Делать на таком инструменте глубоко лиричную музыку, полную приторно-сладких мелодий и описаний судеб живых людей, - это довольно смелая идея.
Альбом «Twinkle Echo» записан куда лучше двух предыдущих, но и эта запись до удивления некачественна. Звук синтезатора невероятно перегружен – то есть он искажён и полон шума. Звуки с очевидным трудом доходят до нас, им нет возможности развернуться и отдышаться. Вообще, пространство музыки тесное и сдавленное, эти песни втиснуты в какой-то крошечный объём... в коробку от ботинок?
Casiotone For The Painfully Alone – это человек-оркестр. Человека зовут Оуэн Эшуорт. Ему 26 лет, живёт он в Окланде - пригороде Сан Франциско. Работает продавцом билетов в местном кинотеатре.
Огромный, несколько бесформенный, щекастый и очкастый Оуэн производил впечатление человека, навечно ушедшего в себя, и я долго раздумывал, о чём я с ним буду разговаривать, но оказалось, что он довольно бойко и живо реагирует на вопросы. Я быстро убедился, что передо мной – грамотный и остроумный человек с очень ясной художественной концепцией. Говорил он резким низким голосом.
Почему голос и инструменты записаны так глухо, не чётко и с такими искажениями?
«Я думаю, дело в том, что огромное количество моей любимой музыки обладает вполне определённой текстурой... ну, скажем, первый альбом Suicide – который как ты знаешь, записан с очень большими искажениями... и на нём ненормально много реверберации... и вокал неоправданно громок... И эта шероховатость, эта грубость поверхности придаёт ему характер.
Возможно, что-то при такой записи делается неправильно. Но мне нравится такой звук вокала, мне он кажется куда более уместным, чем записанный хорошим микрофоном.
Это то, как я слышу музыку в свой голове, и я пытаюсь восстановить то, что я слышу. На самом деле, я не воспринимаю её как сильно искажённую. Для меня записанный голос именно в таком виде обладает смыслом, становится выразительным. При этом на этот раз я постарался сделать свой голос куда более громким и разборчивым».
Можно ли сказать, что когда голос записан вообще без искажений, это тебя раздражает? Скажем в чужой музыке?
«Нет-нет, я думаю, что это вполне подходит к чужой музыке...
Я воображаю себе свою музыку как очень маленькую... она плотно упакована, чтобы быть в себе уверенной... я хочу, чтобы ей была свойственна некоторая клаустрофобия. И соответственно я выбираю для неё подходящие звуки. Другая музыка предполагала бы другое к себе отношение. Но я хочу делать музыку, которая обладает лицом, личностью, остаётся верной себе.
Дело даже не в том, какие звуки мне нравятся, просто многие звуки не подходят к характеру моей музыки».
То есть, на самом деле, ты очень от многих вещей отказываешься.
«Да, это верно, я самоограничиваюсь. Над этим проектом я работаю в узких рамках, и я пытаюсь в них двигаться. Я играл в других группах – и там я делал что-то совсем иное... Сейчас я использую дешёвый клавишный инструмент с ограниченными возможностями, и концентрирую свои усилия на написании песен, а не на, скажем, развитых аранжировках, на взаимодействии различных инструментов, на обогащении текстуры песни... нет-нет, всё это вынесено за скобки. Наиболее важная часть – это мелодия. Она на переднем плане».
Но ведь такое сильное самоограничение практически лишает тебя возможности развития?
«Casiotone For The Painfully Alone - это не дело всей моей жизни. Это проект с очень ясными границами.
Я хочу добавить к музыке струнных, живую ударную установку, фортепиано. Я вовсе не приговорен к этому саунду или к этому проекту пожизненно. Я думаю, что Casiotone For The Painfully Alone, на самом деле, уже закончился».
Почему ты выбрал именно такой набор инструментов?
«Я раньше играл в других группах на бас-гитаре и барабанах, и меня всегда мучило, что нужно отказываться от своих идей для того, чтобы группа могла вообще функционировать. Я был в отчаянии.
Я взял у своего младшего брата его игрушечный синтезатор с заранее запрограммированными ритмами. О, это похоже на настоящую группу –увидел я, - у тебя есть барабанщик, басист, кто-то солирует... всё есть внутри этого ящика! На самом деле, я никогда не любил электронную музыку, я ненавидел клавишные и вообще звук электрооргана... Это большая проблема - начать делать музыку на инструменте, который, на самом-то деле, тебе глубоко неприятен.
Я начал экспериментировать... но я же думал, что это только весёлое времяпрепровождение, я начал записывать кассеты для друзей... однажды мы с приятелем устроили соревнование – кто быстрее запишет кассету. Писал я на кассетный магнитофон, из которого была выкручена головка, стирающая запись.
Но всё это были шутки... на самом деле я хотел писать песни... и в какой-то момент песни, которые я сочинял, и кассеты, которые записывал, встретились.
Если бы я начал на несколько лет раньше и был бы больше уверен в своих песнях, я бы, наверное, исполнял их с живой группой. Если бы я начал на несколько лет позже, я, скорее всего, использовал бы более сложные электронные инструменты... но в какой-то момент это совпало... И я рад этому. Моя музыка звучит по-другому, чем другая музыка. У неё свой характерный звук. И сегодня я нахожу гитарную музыку неинтересной. Огромное количество электронной музыки сталкивается с той же проблемой – она звучит слишком одинаково. Мне нравится, когда в саунде слышится отличие, личное предпочтение.
Нет, компьютер я совсем не использую. На компьютере мне помогают довести уже записанные песни – сделать голос чуть громче, поднять высокие частоты, в таком духе. Я сижу рядом и смотрю».
Оуэн, насколько к твоей музыке применимо слово «искренняя» (sincere)?
«О! Я люблю это слово и всё время его повторяю, но я не знаю, что оно значит применительно к музыке. То же самое относится и к слову «честность» (honesty)....
Я знаю, что я сам предпочитаю музыку, в которой есть характер, и за которой ты слышишь человека с характером, я очень живо на неё реагирую. Я люблю эмоциональную музыку, которая кажется честной и искренней... я не могу определить, что это такое. Я знаю, что противоположность – это ложь, то, что является неправдой, я и это очень ясно слышу, но тем не менее определить, что такое правда и как она звучит, я не могу. Некоторая музыка для нас звучит честно и искренно, но одновременно мы имеем дело с трюком, уловкой.
Да, это противоречие, но на самом-то деле, его нет. Я знаю, что определённые вещи для меня очень значимы, они на меня действуют... это внутреннее ощущение...
Я сам пытаюсь делать то, что я считаю подходящим и адекватным....
и это действует на других людей. И им тоже в голову приходят слова «честный» и «искренний». И я не думаю, что эти слова не имеют отношения к делу... потому что в моей музыке объединяются вещи, которые для меня очень важны, это самые важные для меня вещи».
Что за персонажи населяют твои песни? Возможно, они являются твоими проекциями?
«О, да – оживает Оуэн, - в каком-то смысле это так, это мне внутренне близкие люди. Это придуманные мной персонажи, с которыми случаются всякие истории, или же эти истории случались с моими друзьями. Эти истории – как маленькие киносценарии. В колледже я учился на кинорежиссёра, но я понял, что из меня делают голливудского кинорежиссёра, который может работать только в системе голливудского киноконвейера. Мне этого совсем не хотелось, я заметил, что за несколько лет в колледже я не снял ни одного фильма. Но мне было интересно писать истории про людей.
В моих песнях очень много от кино. Важно не только то, что происходит, но атмосфера, скорость событий, ситуация, окружающая обстановка, и прежде всего – отношение к происходящему: как это увидено, снято...
Поэтому и некоторые песни такие короткие – как короткие сцены в фильме. Выразительные сцены нельзя затягивать».
А как же другое объяснение, связанное с автоответчиком?
«Да, оно тоже верное, - кивает Оуэн, - идея моего первого альбома – вообще всего проекта - была в том, что человек звонит кому-то, никого не застаёт дома и наговаривает на автоответчик то, что с ним произошло, что его расстроило. Я заметил, что слушать записи на автоответчике часто интереснее, чем разговаривать с людьми. Человек, говорящий на автоответчик, часто оказывается более искренним... но одновременно ему неловко – он не уверен, услышат ли его, правильно ли его поймут, сколько деталей он должен сообщить... И эта идея рассказа, как рассказа о себе, как письма о себе, мне показалась адекватной для историй об одиноких людях, которые попадают в странные ситуации и не знают, что им делать дальше.
Название альбома «Answering Machine Music» - «Музыка автоответчика» слегка пародировало название знаменитого нойз-альбома Лу Рида «Metal Machine Music» - «Музыка металлической машины».
Я сам, когда мне надо было как то записать эскиз песни, звонил себе домой и напевал песню на автоответчик».
И ты записал весь альбом на автоответчик?
«Нет, только одну песню. Но я использовал крайне примитивное оборудование».
Первый выглядит так: «Дорогая Бет, я студент в Японии. Я очень одинок, потому что у меня нет друзей и подруги. Пожалуйста, расскажи мне, что мне делать, чтобы найти друзей и подругу». Подпись: Человек, который желает счастья.
Ответ: «Дорогой Человек, поговори с одноклассниками. Найди кого-то, кто тоже кажется одиноким, и поговори с ним или с ней. Начинай каждый раз только одну дружбу. Встретить кого-то, кто может стать твоей подругой, это дело случая, но если ты будешь учиться находить общий язык с другими людьми, это поможет тебе быть более открытым, когда этот случай подвернётся».
Что это?
«Это цитата из очень популярного журнала для тинейджеров. Я подумал, что этот вопрос и ответ хорошо соответствуют идее моего проекта Casiotone For The Painfully Alone – что ты одинок, испуган и тебе кажется, что ты делаешь что-то неправильно».
Но насколько помогает этот ответ? Для меня он звучит как издевательство.
«Я думаю, что знание, что твоя проблема – это часто встречающаяся проблема, приносит утешение. Если ты знаешь, что существует музыка для одиноких и несчастных людей – это помогает тебе в твоём одиночестве.
Ведь меня самого радует только грустная музыка. Она мне говорит, что есть ещё кто-то, кто чувствует себя так же, как и я. И сам я делаю такую маленькую музыку, которая составит тебе компанию... и тем самым тебя утешит».
Этот клуб – небольшая комната в подвальном помещении, потолок низок и тяжёл. Что крошечная сцена может вдруг показаться громадной и просторной, я никак не ожидал.
Оуэн стоял за столиком, на котором друг на друге лежали несколько пластмассовых клавиатур. То, что они именно пластмассовые и внутри пустые, было слышно в перерывах между песнями – музыкант безжалостно кидал клавиатуру на клавиатуру или вытаскивал застрявшую клавиатуру за хвост. Я подумал, что на рынке сходным образом рыбак обходится с замороженными рыбинами. Оуэн каждый раз подсоединял новую клавиатуру к микшерному пульту, часто менял провода. Всё это он делал грубо и резко, безо всякого уважения или сострадания к пластмассовым электроприборам. Те, по-видимому, в порядке самообороны, защищались вспышками грохота и свиста.
Тасуя бессмысленные клавиатуры, Оуэн не менял выражения невозмутимого лица, он вообще не двигался, застыв как огромная пузатая колонна, блестящая очками. Пространство сузилось до размеров его живота, вокруг него как бы выросли невидимые стены. Музыкант казался громоздким и неподвижным, но одновременно – неуверенным и ранимым.
Песенки были, как правило, очень короткими, они буквально кончались после первого куплета. Никаких радостей вроде брейков или длинных проигрышей не было. Впрочем, в паре более длинных номеров Оуэн исполнил своего рода соло – это были фактически удары нойза.
Музыка была резкая и заводная, она очень походила на ранний Suicide – один и тот же жёсткий электронный аккорд агрессивно долбился от начала до конца песни. Пение Оуэна Эшуорта неожиданным образом напомнило некоторые интонации Тома Уэйтса.
Не было сомнений: то, что поёт это потеющий очкастый толстяк – это именно то, как оно есть на самом деле, это непридуманная лирика – непридуманная надежда и непридуманное отчаяние.
Песни быстро сменяли друг друга, в паузах следовали фальшстарты, музыкант подносил клавиатуры к носу, читая, что написано на приклеенных к ним бумажках, потом с грохотом кидал их назад на стол.
Через полчаса всё закончилось. Конечно, хотелось слушать и дальше и больше, но, с другой стороны, было ясно – чего же тебе ещё?
У меня было ощущение, что я стал свидетелем крайне редкого события.
сентябрь 2003