Не скрою – я постоянно ловлю себя на мысли, что японские музыканты кажутся мне людьми таинственными и непонятными. Они явно смотрят на музыку какими-то совсем иными глазами и ушами.
Если европеец или американец делает эмбиент – ничего особенного это не значит, скорее всего, он переоценил значение Брайена Ино или просто не может придумать ничего более интересного. Но если эмбиент делает японец, мне сразу чудится за ним долгая традиция дзен-буддизма и совсем иное – а именно азиатское – отношения к звуку, ритму и мелодии.
Я пытаюсь уговаривать себя, что это – миф, но каждый раз разговаривая с японским музыкантом, ловлю себя на желании понять, в чём же состоит эта особость, эта загадочность, эта инаковость.
Как правило, мне это не удаётся.
Вот и на этот раз я сделал попытку разобраться с загадочной японской душой, поговорив с Аки Ондой (www.akionda.com), который некоторое время назад посетил Кёльн в рамках своего концертного турне.
Кто ты такой?
Меня зовут Аки Онда. Я музыкант. Мне 35 лет. Я музыкант, композитор и иногда – фотограф. И ещё я пишу.
О! И что же ты пишешь?
Я пишу статьи о музыке в журналы. По-японски, разумеется. Я пишу о музыке своих друзей. У меня очень субъективный подход. Я не критик. Я пишу статьи с точки зрения музыканта.
Аки значительно замолчал, как бы говоря мне, что я-то уж точно точку зрения музыканта не выражаю. Увидев моё смущение, он засмеялся, я же крайне заинтересовался и даже переспросил его, и в самом ли деле он может ясно выразить свою точку зрения на свою музыку?
Да, - продолжал смеяться Аки.
Аки Онда занимается музыкой уже 15 лет. Перед этим он был фотографом – ему пришлось искать работу, после того как его выгнали из университета. Так вот 20-летнему фотографу как-то заказали сделать фотографии музыкантов. Он заинтересовался, чем именно эти музыканты занимались, и довольно быстро сам занялся тем же самым – хип-хопом и эсид-хаусом.
Аки купил себе семплер и компьютер, в Японии у него вышли три альбома с хаусом и брейкбитом. После этого к нему стали обращаться вполне профессиональные музыканты с просьбой продюсировать их альбомы, почему именно к нему, Аки так и не понял, никакого опыта продюсирования чужой музыки у него не было, нет у него и музыкального образования, не владеет он и никаким музыкальным инструментом.
Он быстро сумел стать известным продюсером и записал много поп-альбомов, массу джаза, самую разную музыку.
Чем, собственно, занимается продюсер?
Продюсер записывает то, что играют музыканты, и, главное, он несёт ответственность за запись. Продюсер занимается всем, что предшествует появлению мастер-тэйп, то есть готовой плёнки.
Повлияло ли продюсирование чужой музыки на твою собственную?
Конечно, но когда я работал над альбомами, которые выходили под моим именем, я выступал не в роли продюсера, а в роли аналитика.
Свой альбом «Beautiful Contradiction» («Прекрасное противоречие») Аки Онда характеризует как «погружение в звук».
Он находился в Лондоне, приглашал разных музыкантов, которых встречал в клубах и на концертах, они приходили к нему в студию и вместе записывались. Среди его помощников – Бликса Баргельд и Ноэль Акшоте (французский гитарист-импровизатор). Работая с музыкантами, он их просил «играя, использовать не саунд, а пространство».
Аки сказал, что, разумеется, саунд был его главной заботой, но он ни в коем случае не хотел контролировать саунд, а хотел скорее дать ему возможность произойти, состояться.
Музыка альбома «Beautiful Contradiction» похожа на какой-то не очень настоящий, но очень осторожный джаз, который и на месте не стоит, но и вперёд не движется. Ощущение некоторой джазоватости, наверное, возникает из-за живого контрабаса, барабанов, духовых, гитары. Параллельно идут звуки, зацикленные в семплере, музыка порой напоминает индастриал. Кто-то иногда поёт... это соул? Нет названия для такой эклектичной музыки, она похожа много на что одновременно.
Надо сказать, что существует много японских альбомов, на которых каждая вещь – в своём стиле. По-видимому, Аки Онда решил сделать нечто подобное, но в европейских условиях и с европейскими музыкантами. Но чуда не произошло, ощущения, что «всё возможно» не возникло.
Альбом «Precious Moments» («Драгоценные моменты») звучит совсем по иному. На нём доминируют протяжные звуки кларнета. Впрочем, присутствуют и гитара, синтезаторы и много электроники. Музыка однослойна, проста и полна пауз.
Длинными линиями тянутся негромкие звуки. Всё сыграно в живую, даже сэмплы звучат живо, но атмосфера – холодная и, я бы даже сказал, кристаллическая. К середине альбома зацикленные звуки из семплера вытесняют акустику, но постепенно концов воцаряется не очень уверенная в себе гармония акустики и электроники.
Восточный акустический эмбиент.
Аки согласился, что в «Драгоценных моментах» инструменты должны были звучать естественно и непринуждённо. Но он хотел комбинировать звучание музыкальных инструментов и синтетические звуки. При этом комбинировать так, чтобы всё вместе звучало мягко, нежно и спокойно. «С моей точки зрения, – говорит он, - часто комбинация естественных и синтетических звуков производит мрачный и подавляющий слушателя эффект, получается грубо и жёстко, что-то, что явно сделано не человеком».
По поводу альбома Аки сказал, что это не эмбиент, но акустическая окружающая среда, акустическое пространство.
Имеет ли твоя идея акустического пространства что-то общее с традиционной японской музыкой?
Я так не думаю.
Но ведь отдельные звуки звучат очень по-японски!
Сегодня в Японии люди проживают всю свою жизнь, ни разу так и не слышав традиционной музыки. Изменился стиль жизни, эта музыка практически неизвестна. Сегодняшняя японская музыка – музыка последних 50 лет – это западная музыка, она не имеет никакого отношения к традиционной музыке.
Традиционная японская музыка, безусловно, имеет отношение к природе, к восприятию японской природы. Моя музыка тоже имеет отношение к природе, я тоже стремлюсь раскрыть естественный звук инструментов и пространства, отразить природу и пространство в музыке, но я делаю нечто совсем иное, чем традиционная музыка.
Я могу сказать, что моя музыка не имеет никакого отношения к традиционной музыке. Но я могу также согласиться, что моей музыке присуща азиатская чувствительность.
Да я понимаю, что, услышав звуки флейты, ты представляешь себе бамбуковый лес, человека в кимоно, ты настраиваешься на музыку для медитации... Это очень поверхностное восприятие. Но проблема с клише – это не наша проблема, это проблема западных критиков.
По кругу ходили несколько звуков. Время от времени раздавались характерные вжиканья, напоминавшие перематываемую магнитофонную плёнку, в музыке постоянно что-то менялось, то появлялись голоса, то начинали петь птицы, что-то бухало и скрипело, огромная нойз-симфония упруго раскачивалась на одном месте.
К моему изумлению, перед медленно двигавшимся в такт своей музыке музыкантом не было компьютера – перед ним вообще почти ничего не было, лишь какие-то маленькие коробочки, которые он хватал, подносил к уху, на которые он нажимал, потом опять клал на стол. Лишь позже я догадался, что это кассетные магнитофоны, которые в цикле крутили плёнку, а Аки время от времени эти кассеты перематывал на новое место и там оставлял.
Как при этом получается осмысленная музыка, было совсем не понятно.
Аки Онда записал уже два альбома со своими импровизациями на кассетных магнитофонах – один называется Air («Воздух»), второй «Bon Voyage!» («Счастливого пути!») - но они ещё не выпущены. Проект в целом называется «Кассетные воспоминания».
Альбом «Бон вояж!» - это последовательность сцен, картин, даже пейзажей: вот поезд уходит, и поют птички, вот с неба капает и под ногами хлюпает, вот ночной пейзаж, вот станция метро... звуки приближены к нам, буквально поднесены к уху, они довольно наглядны, но мы всё равно не можем восстановить картину происходящего.
Альбом «Воздух» - это четыре трека, можно предположить, что для музыканта было важно ощущение простора, распахнутости, глубины мира. Топчущиеся на месте звуки как бы дышат, пропуская сквозь себя ветер.
Вот уже много лет Аки Онда записывает на кассеты интересные звуки, которые ему встречаются в его путешествиях. Почему он вообще начал писать звуки, он не знает, вроде бы случайно ему попался на толкучке магнитофончик, и он начал, не думая, нажимать на кнопку запись. Это стало его навязчивой идеей – записывать всё, что обращает на себя внимание. Сегодня у него уже примерно четыре сотни кассет.
На одну кассету Аки записывает много раз, часто – в случайные места. То есть запишет пару секунд, потом перемотает кассету, ещё раз запишет пару секунд.
Естественно, он не имеет представления, что где находится, это настоящий хаотический коллаж, бывает, что заполнение и переписывание кассеты растягивается на два года.
Так вот, для концерта он вставляет три кассеты в три плейера и их проигрывает – ищет на них интересные фрагменты. Выходы двух магнитофончиков подсоединены к аналоговым эффектам, типа фильтра или реверберации. Третий подсоединён к гитарному усилителю.
Как, случайно блуждая по неизвестным тебе кассетам, можно построить музыку, которая не только не развалится, но будет обладать структурой?
Любая музыка рождается в результате импровизации, но стоит тебе прекратить импровизацию и начать точно повторять, что ты уже сделал, то у тебя появляется структура. Структура и импровизация – это не противоположности. Импровизируя, я ищу структуру.
Часто я не имею представления, что записано на этой кассете дальше. И я не знаю, что делать. Скажем, я жду. Если наступает нечто неподходящее, я просто заглушаю выход этого магнитофона. Я очень часто подавляю звук. И вообще, мне приходится быстро реагировать.
Я никак не мог поверить, что мой собеседник вручную зацикливает петли звука. Он показал мне свой магнитофончик, я всё равно никак не мог понять, как он добивается точного повторения, и он, наконец, признался, что использует примитивный семплер – точнее гитарную педаль, которая может запоминать несколько секунд звука.
Что в этом подходе кажется тебе таким интересным? Чего ты этим достигаешь, чего не получишь другими средствами?
Мне интересны вещи, имеющие отношение к частной жизни. Fuck Art!
То есть эти кассеты – это часть твоей жизни? Это твой дневник? Твои воспоминания?
Да. Да. Да.
Но ты же уже сам не помнишь, что у тебя на них записано?
Аки заявил, что в этом-то всё дело и есть, достал бумажку и начал медленно и выразительно читать текст, сопровождая его своими комментариями. В тексте речь шла о том, что «когда человек забывает обстоятельства, при которых был записан звук, а сам звук остаётся зафиксированным, запомненным, можно говорить о воспоминании чистого звука, звука, освобождённого от контекста. Всегда есть желание достичь звука, освобождённого от всякого смысла.
Освобождённый звук нельзя контролировать, он разворачивается сам собой, он вспоминает сам себя. А ты находишься в состоянии тишины и покоя.
И когда звук утрачивает для тебя привязку к реальным событиям твоей жизни, он начинает принадлежать уже всем людям, он становится им понятным. Иными словами – забывая своё воспоминание, ты делаешь его доступным и понятным другим людям.
Собственно, что именно за звуки записаны, принципиального значения не имеет, не важно, как именно они извлечены... выбор именно кассетных магнитофонов связан с практическими причинами, они удобны, но это методология, это не имеет принципиального значения. Что важно - важен взгляд поверх этих звуков, через них, взгляд на мир, который из-за этих звуков встаёт.
Любые воспоминания ценны не сами по себе, через твои воспоминания ты прикасаешься к чему-то иному, воспоминания – лишь поверхность, сквозь которую ты видишь дальше.
Я думаю, что музыка вообще имеет отношение к памяти человека, - поднял голову от своего текста Аки Онда. - И когда я занимаюсь музыкой, я определённо имею дело со своими воспоминаниями. Но интересен момент, когда мои личные воспоминания соприкасаются с воспоминаниями других людей, когда они начинают иметь смысл и для кого-то иного».
апрель 2003