Недавно мне пришло вот такое недлинное электронное письмо:
«Привет Андрей, это Алексей. Почему у тебя все программы о музыке? Почему
нет программ о песнях, о поэзии в этой музыке? Мне это интересно...»
На ловца, как говорится, и зверь бежит. И при том – не один. Много зверей бегут на ловца песен и поэзии.
Самый большой улов сезона – Эдем Грин. Он почему-то стал необычайно популярен в Германии. В прошлом (2004) году он четыре раза проехался в турне по Германии. Его новый – третий по счёту – альбом «Gemstones» («Драгоценности») вызвал вал восхищения. Эдем Грин не только на обложках всех музыкальных журналов, но и на всех программах немецкого телевидения, включая каналы культуры и даже первую программу.
К выходу альбома вышла в немецком переводе книга текстов Эдема Грина, тоже вызвавшая шквал рецензий.
Кроме всего прочего, Эдем Грин молод и симпатичен, если не сказать смазлив, его волосы стоят копной, взгляд туманный и не вполне проснувшийся, рот – если судить по фотографиям – всегда приоткрыт. Потерявшийся мечтатель, душка. Молодые студентки от него без ума.
Музыка его – ретро-поп: мелодичный, сладкий и щемящий. Вокальная манера Эдема Грина напоминает то Фрэнка Синатру, то Джима Моррисона.
А сам он напоминает – тем, кто понимает – очень много кого: Боба Дилана, Сержа Гинсбура, Жака Бреля, Элена Гинсберга, Скотта Уолкера и так далее до Бертольда Брехта и поэтов-сюрреалистов и дадаистов.
Новый Боб Дилан, представитель нового поколения битников.
Говорят, что он неизвестен в США только потому, что его песни не звучат там по радио. А не звучат они потому, что полны оголтелых непристойностей.
Британская музгазета NME, прекрасно разбирающаяся в том, что cool, а что нет, считает, что Эдем Грин нехорош, дескать, он из последних сил пытается казаться cool.
А вот в Германии его почему-то воспринимают как представителя непонятно откуда взявшейся интеллектуальной богемы.
+ + +
Кто такой Эдем Грин?
«Ему 23 года. Он живёт в Нью-Йорке, у него перепутанные длинные волосы, он сам пишет свои песни», – так музыкант был представлен в телепрограмме.
Одна из статей о нём начинается так:
«Эдем Грин – это молодой бунтарь из Нью-Йорка, который уже в 13 лет написал свой первый текст. Внешне он – невинный юноша с копной перепутанных волос и заспанным взглядом. На голове – огромные наушники, а с собой он постоянно носит компакт-диски Скотта Уолкера. Он – вдохновитель нового молодёжного движения».
И так далее, и тому подобное.
Эдем Грин – бывший участник развалившейся группы The Moldy Peaches, объединившей вокруг себя музыкантов так называемого антифолка.
Впрочем, как всегда в подобных случаях, есть большие сомнения, что именно The Moldy Peaches были лидерами, организаторами и вдохновителями движения. Жизнь устроена куда более хаотично, случайно и неорганизованно, чем того бы хотелось журналистам.
Движение единомышленников возникло вокруг вечеров в нью-йоркском Sidewalk Cafe, где по понедельникам устраивались концерты со свободным микрофоном – каждый желающий мог спеть песню. Умения держать гитару наперевес вполне хватало.
Что такое антифолк, как было неясно тогда, так и не ясно сейчас.
Вроде бы, это наивно-дилетанское движение грустной молодёжи, не без некоторого цинизма смотрящей на окружающую жизнь. Были в антифолке моменты валяния дурака и кривляния, но присутствовали и моменты горького отчаяния.
Можно усмотреть определённые параллели с панком: панк был реакцией на хиппи-культуру, антифолк – на эпоху интернет-бума и New Economy.
Панк ассоциировался с лозунгом No Future – Будущего нет, антифолк – с No Way Out – Нет выхода.
Панк прогорел довольно быстро, антифолк – тоже. Уже два с половиной года назад (летом 2003) Эдем Грин рассказывал, что антифолк развалился, они больше друг с другом не видятся, почти все покинули Нью-Йорк, жизнь в городе им не по карману. Да они и были «матрасной культурой» - то есть ночевали на матрасах у своих знакомых.
Эдем Грин полагает, что антифолк был явлением, родственным битникам. К какой-то одной музыкальной традиции или стилю антифолк не свести. Тут куда важнее позиция, взгляд на вещи. «Я восхищаюсь Эленом Гинсбергом за то, что он собой представлял, – говорит Эдем, - это для меня важнее, чем его литературное наследие».
Сам же антифолк Эдем сегодня характеризует как «переходный период для будущих талантов».
www.antifolkonline.com
www.antifolk.net
www.antifolk.co.uk
+ + +
Фрагмент интервью, которое Эдем Грин дал немецкой газете Франкфуртер Альгемайнер. С музыкантом разговаривал Томас Гросс.
Вопрос: Что за человек был ваш отец?
Эдем Грин: «Он всегда боялся – как правило того, что позжё всё равно происходило».
Вопрос: Вы именно дома научились бояться?
Эдем Грин: «Моя мать тоже часто была охвачена страхом, да. Но страх вовсе не надо воспитывать, он и так у меня был. Когда я в первый раз попал в летний лагерь, я влюбился. Она была из южных штатов, очень верующая, она не расставалась с Библией, она стала моей первой подругой. И потом она просто умерла, через год, от лейкемии. Я перестал есть и разговаривать. Я боялся, что я сам заболею. Я думал, что у меня тоже эта болезнь».
Вопрос: Как долго продолжалась эта «Ваша болезнь?
Эдем Грин: «Долго, очень долго, целый год. Мне тогда было 14. У меня был панический страх, я боялся сам за себя, одновременно я чувствовал себя виноватым оттого, что я никаких чувств к ней уже не испытывал. Это было тяжёлое время. Тинэйджерам и без того приходится очень тяжело. Лишь когда мне исполнилось 20, мне полегчало. Многие говорят, что юность – это самое лучшее время. Я был рад, что она прошла».
Вопрос: Само обстоятельство, что вы были тинэйджером, повергало Вас в депрессию?
Эдем Грин: «Да. Ты ничего не контролируешь, каждый говорит тебе, что ты должен делать. Я никогда не был особенно хорошим учеником, я никогда не испытывал охоту делать домашние задания, я никогда не верил, что из меня получится тот, кого представляли себе мои родители – врач или игрок в бейсбол. Я всегда знал, что я хочу стать певцом».
Вопрос: Немцами были Ваши родственники по материнской или по отцовской линии?
Эдем Грин: «По материнской. Отец моей матери родился в Берлине, это был мой дед. А его мать была обвенчана с Францем Кафкой. Фелиция Бауер. С ума сойти. Она долгое время никому об этом не рассказывала».
Вопрос: Почему?
Эдем Грин: «После того как она рассталась с Кафкой, она вышла замуж за банкира в Берлине. Кафка был тогда просто никем, даже настоящим писателем он не был, он работал в страховой компании. Он был не знаменитым Кафкой, а просто худым молодым евреем. Но когда он умер, и его произведения были напечатаны, и о нём узнал весь мир, она никому об этом не рассказывала, потому что она не хотела чтобы люди изумлялись.
Очень поздно, после смерти своего мужа, она рассказала своему сыну – моему деду: я была с этим парнем обвенчана, с Францем Кафкой, который теперь стал таким знаменитым, у меня сохранились все письма, которые он мне написал, я не могла их выбросить, теперь твой отец умер, и я думаю, я сожгу эти письма.
Мой дед её уговорил эти письма опубликовать – получилась книга «Письма Фелиции». Я читал эту книгу, очень классно».
Вопрос: Что Вам понравилось в этой книге?
Эдем Грин: «Было очень интересно просто познакомиться с тем миром, в котором она жила. Кафка и Фелиция практически не встречались, они провели вместе в лучшем случае две недели, то есть весь их роман был в письмах, всё, что они пережили – было в письмах.
Кафка сжёг её письма».
Вопрос: Как Вы считаете, профессор Грин, наш мир – кубистический или скорее, сюрреальный?
Эдем Грин: «Я думаю, что эти обе точки зрения друг с другом связаны. Кубизм состоит в том, что мир разламывается на части и составляется снова вместе. Сюрреализм заглядывает за мир, за его очевидную поверхность.
Именно этим я и занимаюсь в своих песнях – тем и другим.
Потому что жизнь похожа на маятник, и существует более чем одна истина, более чем одна реальность. Кубизм и сюрреализм могут тебя перенести совсем в другое место. Ты забываешь, кто ты есть, и попадаешь в новое место, в особое место, в которое ты никак по иному никогда не попал бы. Так я узнаю, когда песня готова – когда кристаллизуется чувство, которого я ещё никогда не испытывал».
Песенка про Каролину упоминается чуть ли не в каждом тексте, посвящённом Эдему Грину.
«У её губ вкус утонувших кораблей,
Но у её грудей вкус завтрака.
Она наполнена белыми слезами
она выглядит омерзительно в своём красном платье
Я – дух её смерти, когда она говорит».
Это приличный и более-менее связный пассаж из стихотворения.
Эта Каролина – просто ужас какой-то, но понять о чём идёт речь в песне практически невозможно, в любом случае, всплывает какой-то «калифорнийский президент» и даже почему-то Достоевский среди явных непристойностей в коллажном сюрреальном мареве.
Нет, лучше я какое-нибудь другое стихотворение переведу.
Вот песенка про Эмили.
Начинается всё вполне невинно, хотя некоторых выражений я не понимаю – они то ли жаргон, то ли следы поэтической изобретательности автора.
Впрочем, кажется, что буквальное понимание каждого слова или метафоры не приведёт к пониманию смысла всего стихотворения.
Может быть, и нет этого смысла. История как-то продвигается вперёд, слова приделываются к словам, атмосфера неуютности сменяется атмосферой омерзительности, а потом опять становится чуждой и непонятной о чём.
Эдем Грин говорит, что он рассказывает истории, что он любит рассказчиков историй: «Я люблю, когда люди рассказывают истории о своей жизни, когда они рассказывают, как они себя чувствовали».
А ещё Эдем Грин любит мелодии.
«Меня не интересуют вечерние новости
Я никогда не слышал crackhouse blues
Они говорят, что город – это место в котором надо быть
Я бы хотел танцевать с Эмили
Все подошли к окну
Я полагаю, что они ещё ни разу не видели тех шагов, которые я делаю в танце,
Я бы хотел быть тем, что видят люди
Я бы хотел танцевать с Эмили
Эмили, радость моя, не хочешь ли стать моей женой
Я распарываю себя широко кухонным ножом
Все говорят, что она несовершеннолетняя
Нехороший человек попытался меня застрелить из седьмого калибра
Теперь у меня есть печенье, присланное твоей мамой
У меня есть разрешение от правительства
Кто-то должен рассказать министру
Теперь я буду танцевать с Дженифер»
Правда, с Дженифер случилась какая-то труднопереводимая беда, Дженифер характеризуется в стиле подзаборного сюрреализма, её рот набит голубиными какашками, сверху которого возвышается гора жевательной резинки.
А лирический герой собирается танцевать с Элеонор.
В интернете можно найти такую интерпретацию: описывается как бы дискотека, лирический герой танцует сначала со слишком молодой девочкой, открывает ей весь мир своих чувств (так надо понимать пассаж, в котором он себя распарывает ножом), потом – с неотёсанной дурой, а потом выбирает себе голливудскую красотку.
Комментарий самого поэта: он хотел рассказать, что происходит, когда одна и та же девушка переодевается и фотографируется в разных нарядах. После этого ты берёшь все эти фотографии в руку, рассматриваешь их и выбрасываешь в мусор.
+ + +
Выяснить, насколько серьёзно Эдем Грин относится к своим опусам, в одном из которых описывается секс с безногой девушкой, невозможно.
В его тексте упоминаются «бриллианты в остатках жевательной резинки, выковырянной из зуба мудрости».
Или вот такая строчка: «Кто с нежностью кровоточит на мою душу, похожую на пустой патрон для электрической лампочки!».
Это детский лепет или поток сознания бунтаря-сюрреалиста?
Понятно, что тексты Эдема Грина – это поток эмоционально окрашенных метафор и ассоциаций.
В его стихах есть надрыв, масса абсурда, но много позёрства и маньеризма, а также иронии и чёрного юмора.
Он не очень серьёзен, он склонен признаваться, что иногда лжёт, выдумывает, а чаще всего - просто не знает, почему та или иная строчка, тот или иной образ приходят ему в голову.
«Я постоянно работаю над собой, - рассказывает музыкант. – В прошлом году я понял, насколько важна фразировка, то есть как важно писать текст, своей интонацией точно попадающий в мелодию... какой при этом возникает смысл, беспокоит меня куда меньше. Джим Моррисон был в этом отношении большим мастером: он писал безобразные стихи, но его тексты песен великолепны, потому что они точно следуют потоку звука».
Эдем Грин четыре года назад повредил кисть руки, потому на гитаре ему не играется. Он повсюду носит с собой диктофон и наговаривает в него приходящие ему в голову тексты – везде: в лифте, в метро, на улице, в кафе.
Тексты многократно переделываются, разрываются на части, перекомбинируются. Он стремится к тому, чтобы они звучали резко, едко и безумно.
Нашёптывает он на диктофон или напевает и все партии предполагаемых инструментов, помогая себе на гитаре. Работа над аранжировкой одной песни продолжает долго – около месяца. Только после этого Эдем предъявляет результат своей группе. В этот момент все решения уже приняты, единственное, в чём композитор, как правило, сомневается, – это партия баса, бас-гитаристу разрешается сочинить её самому. Всё остальное строго контролирует маэстро.
В предыдущем альбоме было много струнных, однако фирма грамзаписи отказалась оплатить турне струнной группы, Эдем был раздосадован, но делать было нечего. Песни нового альбома сочинялись в походно-концерных условиях и репетировались во время саундчеков.
Маэстро предполагал, что и на них должны быть струнные и широкоформатный оркестровый саунд, ведь он отчётливо слышит за своим голосом плывущую в оркестре мелодию, но в конце концов согласился на вурлитцер-орган.
Никакого отношения к року Эдем Грин не имеет и иметь не желает, рок-тексты он считает просто идиотскими.
март 2005
|